Быть ли тюркскому НАТО?
Может ли тюркский мир стать самостоятельным центром силы?
Почему идея «тюркского НАТО» уже перестаёт быть метафорой?
Какова роль Турции, Азербайджана, Казахстана, Узбекистана и Туркменистана?
Что стоит за интересом США к тюркской интеграции?
И чем эта модель может изменить баланс сил в Евразии?
Сегодня внимание аналитиков приковано к Габале – городу, который на несколько дней стал политическим центром тюркского мира. Здесь собрались лидеры стран от Анкары до Ташкента, от Баку до Астаны. Формально это очередной саммит Организации тюркских государств, посвященный вопросам мира и безопасности. Но на самом деле событие куда более значимое. Когда за одним столом встречаются страны, которых объединяют не только язык и культура, но и схожие вызовы, разговор о безопасности перестаёт быть дипломатическим ритуалом.
Некоторые аналитики уже называют этот саммит шагом к созданию «тюркского НАТО». Другие предупреждают: это метафора, способная насторожить Москву, Пекин и Тегеран. Но вопрос шире – в мире, где старые альянсы трещат, а новые формируются на наших глазах, может ли появиться самостоятельный тюркский центр силы? Если да, то что лежит в его основе – прагматичный расчет, военная необходимость или историческая логика, возвращающая региону право говорить собственным голосом?
Сегодня разберём всё по шагам: какие сигналы звучат из Габалы, что стоит за заявлениями о совместной безопасности и почему этот саммит может стать отправной точкой новой геополитической архитектуры региона.
Организация тюркских государств переживает переход от культурного союза к инструменту политической координации. Саммит в Габале не просто встреча лидеров, а попытка определить, какой будет новая конфигурация силы в регионе, где старые балансы перестают работать.
Для Азербайджана это шанс закрепить за собой роль связующего центра между Кавказом, Центральной Азией и Ближним Востоком. Для Турции – возможность превратить сеть региональных партнерств в стратегическую систему, выходящую за рамки двусторонних отношений. Для Казахстана, Узбекистана и Кыргызстана – это площадка, где можно говорить о безопасности без давления со стороны крупных держав. А для Туркменистана возможность сохранять нейтралитет, не выпадая из общей логики региона.
Формулировка «мир и безопасность», вынесенная в тему саммита, отражает этот поворот. На первый взгляд это дипломатическое клише, но по сути это сигнал: страны тюркского мира больше не хотят оставаться объектами чужих гарантий. Они ищут возможность формировать собственную систему взаимных интересов и реагирования.
Пока речь не идет о создании военного блока: ни экономическая структура региона, ни политические различия участников этого не позволяют. Но если рассматривать процессы в динамике, Габала становится частью долгого пути – от культурной общности к политической субъектности. Именно это делает встречу значимой. Она показывает, что тюркская интеграция выходит из символической фазы и переходит в фазу интересов. Когда министр иностранных дел Турции Хакан Фидан говорит о координации и партнерстве, он фактически формулирует основу будущей оборонной философии региона – не союз в западном смысле, а гибкую платформу реагирования без формальных обязательств, но с общим пониманием угроз.
Это не альянс, а механизм выработки доверия. А в современной политике доверие часто ценнее договора. Поэтому саммит в Габале стоит рассматривать не как собрание лидеров, а как пробу сил: кто готов действовать в рамках общего контекста, а кто по-прежнему видит в интеграции лишь дипломатический жест. От этого зависит, станет ли ОТГ символом тюркского единства или останется формой без содержания.
Термин «тюркское НАТО» не официальная концепция, а аналитическая метафора. Она родилась не из дипломатических заявлений, а из логики процессов, происходящих в регионе. Когда страны с общим культурным кодом начинают говорить на языке совместных интересов, следующий шаг – вопрос о механизмах защиты этих интересов. Поэтому идея звучит не случайно: она отражает тенденцию, а не лозунг.
Почему эта идея кажется возможной? Во-первых, Турция уже имеет опыт участия в системе коллективной безопасности через НАТО. Этот опыт, несмотря на противоречия, доказал эффективность координации, которая зачастую сильнее оружия. Теперь Анкара выстраивает внутри ОТГ похожий принцип, но с поправкой на региональную специфику – меньше идеологии, больше практики.
Во-вторых, в регионе растет запрос на самостоятельность. Россия ослаблена войной и санкциями, Китай осторожен, Иран перегружен внутренними вызовами. Для тюркских государств это окно возможностей – впервые за десятилетия они могут строить собственную систему координации, не вписываясь полностью ни в западный, ни в восточный контуры.
В‑третьих, усиливается экономическая и технологическая взаимозависимость: турецкие беспилотники, азербайджанские коммуникационные хабы, казахстанская логистика и узбекские производственные мощности создают цепочку, где безопасность становится элементом экономического расчета – защитой коридоров, инфраструктуры и поставок. Это и есть оборонная интеграция, выраженная в прагматичных терминах.
Однако у этой логики есть пределы. Во-первых, политическая асимметрия: Турция – несомненный центр тяжести, и этот факт не всегда воспринимается спокойно. Для Баку, Ташкента и Астаны важно, чтобы формат ОТГ не превратился в систему односторонней зависимости от Анкары, поэтому обсуждения идут вокруг координации, а не подчинения; обмена опытом, а не военного лидерства.
Во-вторых, внешние риски. Россия и Китай пока не видят в ОТГ прямой угрозы, но воспринимают любые шаги к военной институционализации как потенциальный вызов. Москва будет пытаться сдерживать интеграцию, Пекин – нейтрализовать её через экономику, а Иран – балансировать риторикой и демонстрацией силы.
В‑третьих, различие восприятия угроз. Для Азербайджана это постконфликтная безопасность, для Казахстана – страх перед нестабильностью на севере, для Турции – стратегическая конкуренция с Западом и Россией, для Узбекистана – сохранение регионального суверенитета без втягивания в чужие конфликты. Согласовать эти модели сложнее, чем создать военный штаб. Поэтому говорить о «тюркском НАТО» как о полноценном блоке пока преждевременно. Скорее речь идет о де-факто оборонной сети – без формальной статьи о взаимной защите, но с растущим доверием, совместными технологиями и общей архитектурой реагирования. Эта модель ближе к ранним этапам НАТО 1950‑х годов, когда союз еще не был институционализирован, но уже формировал единую логику безопасности.
Таким образом, тюркское НАТО – это не проект, а направление движения. Оно рождается не из идеологии, а из необходимости. Регион, зажатый между нестабильной Россией, осторожным Китаем и закрытым Ираном, вынужден искать внутренние формы защиты. Пока одни продолжают говорить о символах, другие уже выстраивают механизмы, которые, возможно, однажды станут основой нового альянса – без громких заявлений, но с реальными инструментами силы.
Любая интеграция проходит три стадии: символы, интересы и механизмы. Организация тюркских государств, судя по динамике, первую уже миновала. На уровне риторики идея тюркского мира перестала быть культурным проектом. Теперь это формула выживания в мире, где старые центры силы теряют устойчивость. Следующий этап – институционализация интересов. Это момент истины: когда декларации превращаются в процедуры. Для ОТГ этот рубеж вопрос ближайших трёх-пяти лет. Если за это время удастся выстроить устойчивую систему координации по вопросам безопасности, обмена разведданными, совместных учений и защиты коммуникационных коридоров, организация выйдет на новый уровень. Если нет – останется клубом, где важнее слова, чем решения.
Сегодня можно выделить три базовых сценария развития событий.
Первый – координационный союз.
Наиболее реалистичная модель. ОТГ не создаёт военного блока, но формирует сеть взаимных консультаций и совместных форматов реагирования. Это регулярные встречи министров обороны, обмен данными, совместные учения, стандартизация техники. В основе – турецкий ВПК, азербайджанские коммуникационные каналы и центральноазиатская логистика. Такой сценарий минимизирует риски, не раздражает внешние силы и позволяет формировать то, что на Западе называют security ecosystem – экосистему безопасности. В этом случае ОТГ де-факто станет зоной совместной ответственности, не объявляя себя союзом.
Второй сценарий – оборонная конфедерация.
Это шаг дальше: создание координирующего органа, способного принимать коллективные решения в кризисных ситуациях. Не статья о взаимной защите, но уже не просто консультации. Ключевой элемент – совместные оперативные центры и обмен кадровыми офицерами. Успех зависит от политического согласия Турции и Азербайджана. Если они смогут сохранить баланс ролей, конфигурация будет устойчивой. Если же Анкара попытается доминировать, остальные страны начнут дистанцироваться. Главный вопрос не технический, а политический – насколько ОТГ способна сочетать лидерство с равноправием?
Третий сценарий – военно-политический блок.
Гипотетическая, но маловероятная перспектива. Во-первых, из-за сопротивления внешних игроков Москва и Пекин не допустят открытой милитаризации. Во-вторых, из-за различий интересов: угрозы для Казахстана и Азербайджана различны, а Узбекистан традиционно избегает альянсов. Тем не менее в долгосрочной перспективе возможны секторальные пакты – например, по охране воздушного пространства или защите южных рубежей. В таком варианте ОТГ остается гибридной структурой без коллективной обороны, но с коллективным контролем над рисками.
Траекторию определят три фактора.
Первый – позиция Турции. Если Анкара будет рассматривать ОТГ как инструмент влияния, проект застопорится. Если как механизм распределения силы – он станет устойчивым.
Второй – реакция внешних держав. Россия попытается сохранить символический контроль над Центральной Азией, Китай – использовать экономические рычаги, Иран – апеллировать к религиозной близости. Если ОТГ выдержит этот прессинг, она сможет закрепиться как самостоятельный игрок.
Третий – экономическая связанность. Без транспортных и энергетических артерий безопасность останется теорией. Защищать можно только то, что соединено: Срединный коридор, энергетические маршруты, телекоммуникационные узлы. Это не просто логистика, это – сосуды политической автономии. Кто контролирует коммуникации, тот формирует правила.
Саммит в Габале не создал тюркское НАТО. Он создал предпосылки для того, чтобы тюркский мир перестал быть географией и стал системой взаимных интересов. Это не альянс в классическом смысле, а переход к новому типу региональной субъектности, где безопасность становится не внешней услугой, а внутренней функцией. И если процесс продолжится, через несколько лет мы, возможно, будем говорить не о тюркском мире, а о тюркской архитектуре силы – более гибкой, прагматичной и гораздо менее предсказуемой для старых центров влияния.
Любая региональная интеграция рано или поздно становится частью глобальной игры. И тюркская не исключение. США уже наблюдают за её динамикой через призму противостояния с Китаем. Вашингтон прекрасно понимает: там, где возникает самостоятельная политическая энергия, появляется инструмент влияния. Если «Туран», пусть даже неформальный, способен ограничить китайское присутствие в Центральной Азии, он становится полезным элементом американской стратегии. Речь не о прямом покровительстве и не об антикитайском альянсе. Американцы действуют тоньше – поддерживают процессы, создающие альтернативы китайским маршрутам и экономической зависимости. Срединный коридор, энергетические линии, транспортные связи – всё это может стать инструментом мягкого сдерживания Китая. Турция при этом играет роль посредника: формально союзник НАТО, но с самостоятельной сетью партнерств от Кавказа до Ферганы.
И если Вашингтон решит, что этот тюркский пояс ослабляет Пекин, он не станет мешать – напротив, подталкивать. Экономически, дипломатически, но чужими руками. Так формируется новая логика. Если раньше США сдерживали Москву через Варшаву, то завтра могут сдерживать Пекин через Анкару.
Саммит в Габале показал, что тюркская интеграция выходит за рамки культурного формата. В центре дискуссий теперь не история и не символы, а практическая безопасность. Каждое заявление о координации или партнерстве – это не просто дипломатия, а попытка сформулировать новый тип региональной ответственности. Регион, который десятилетиями был частью чужих систем, впервые пробует говорить языком собственных интересов. Осторожно, без пафоса, но с растущим чувством субъектности. Что выйдет из этого, покажет время.
Если диалог Габалы завершится конкретными инициативами, это станет началом нового процесса – не мгновенного, но устойчивого. Если всё ограничится декларациями, саммит всё равно останется символом того момента, когда тюркские государства перестали быть просто культурным сообществом и начали искать своё место в системе безопасности.
Пока рано говорить о тюркском НАТО, но уже можно говорить о тюркской логике – логике самостоятельного мышления и взаимной опоры. И именно она, а не громкие лозунги, способна изменить карту региона в ближайшие годы. Без эмоций и без иллюзий. Так и нужно смотреть на происходящее сегодня в Габале – не как на событие, а как на процесс, который только начинается.
Вали Алибаев, руководитель Центра политических технологий
