ДОСХАН ЖОЛЖАКСЫНОВ: переплавляя Время в Судьбу

«Обще­ствен­ная позиция»

(про­ект «DAT» №30 (347) от 25 авгу­ста 2016 г.

На соис­ка­ние Госу­дар­ствен­ной премии

(Про­дол­же­ние. Нача­ло в номе­ре от 30 июня с.г.)

Почти шекс­пи­ров­ский

«ҚҰНАНБАЙ»

2500 лет – воз­раст свое­нрав­ной ста­руш­ки Мель­по­ме­ны. Через музы­ку, декла­ми­ро­ва­ние, созда­ние обра­зов век за веком люди учи­лись пере­да­вать друг дру­гу эмо­ции, чув­ства, пере­жи­ва­ния. Скорбь и лико­ва­ние, сплин и опти­мизм, тос­ку и надежду.

Люди твор­че­ские – не про­сто гла­ша­таи и героль­ды сво­е­го вре­ме­ни, но сим­во­лы его. Его квинт­эс­сен­ция и выжим­ка. Сущ­ность, смысл и соль эпо­хи. В сво­ём твор­че­стве они выра­жа­ют суть сво­е­го вре­ме­ни. Они ткут из воз­ду­ха, из умо­на­стро­е­ний порт­рет сво­их совре­мен­ни­ков и сво­е­го современья.

Актёр­ское искус­ство пере­да­ёт холод­но­му и рав­но­душ­но­му до сих пор зри­те­лю то, что застав­ля­ло заки­пать кровь героя и век и тыся­чу лет назад: и вот уже отре­шён­ный зри­тель меня­ет­ся на гла­зах. И зри­тель вска­ки­ва­ет, он сжи­ма­ет кула­ки до боли, до кро­ви, брыз­нув­шей из-под ног­тей. Или же напро­тив – рас­тро­ган­ный, сма­хи­ва­ет тай­ком, в полу­мра­ке кино­за­ла набе­жав­шую сле­зу: а сни­зу под­сту­па­ет к гор­лу новый комок. И рас­тёт, и рас­пи­ра­ет сни­зу некое новое чув­ство – горя­чее, незна­ко­мое, захлё­сты­ва­ю­щее, слов­но пода­рен­ный миру древни­ми гре­ка­ми катар­сис, очи­ща­ю­щий душу и мысли…

Ремес­ло актё­ра не раз­ло­жишь на ато­мы, моле­ку­лы и стро­ки, успех не сот­кёшь из преж­них фор­мул и схем. Божий дар либо при­хо­дит к чело­ве­ку, либо же его про­сто мину­ет. Актёр­ский дар – это все­гда неж­ный поце­луй Бога сво­им избран­ным детям высо­ко­го искусства.

С пере­те­ка­ни­ем из века в век меня­лись спо­со­бы само­вы­ра­же­ния. Неиз­мен­ным оста­вал­ся меди­а­тор этой транс­мис­сии – сам чело­век. Робот нико­гда не рас­ска­жет чело­ве­ку о сво­ей Вере в Бога, о Люб­ви. О запа­хе полы­ни. О глу­бине скор­би. О высо­те радост­но­го взлё­та. О без­дон­ных глу­би­нах оке­а­на и про­зрач­но­сти семи эта­жей голу­бо­го неба.

Толь­ко чело­век-актёр, сжи­гая себя на сцене, может рас­ска­зать дру­го­му чело­ве­ку о том, что он пере­жи­ва­ет. И те, кто дела­ет эту пере­да­чу наи­бо­лее яркой и инте­рес­ной, акту­аль­ной и дерз­кой, а глав­ное – тре­пет­ной и невин­ной, навсе­гда оста­ют­ся в памя­ти народ­ной. Пла­та за такую народ­ную любовь – чрез­вы­чай­но высо­ка: власть пре­дер­жа­щие кон­ку­рен­цию не тер­пят и к попу­ляр­но­сти всех иных, кро­ме себя, люби­мых, отно­сят­ся весь­ма ревниво.

Да, дей­стви­тель­но, шут­ки и юмор про­дле­ва­ют жизнь: но толь­ко тому, кто сме­ёт­ся. Тому же, кто сме­шит и раз­вле­ка­ет, – они её сокра­ща­ют, – утвер­ждал один из геро­ев Оле­га Янков­ско­го¹, леген­дар­ной звез­ды совет­ско­го экрана.

Дос­хан осо­знал, какой силы инстру­мент, какой глу­би­ны сред­ство, какой пора­жа­ю­щей силы убеж­де­ние даро­ва­но было ему свы­ше. Хва­ла небе­сам! С этим осо­зна­ни­ем при­шла и граж­дан­ская ответ­ствен­ность: и он научил­ся не раз­ме­ни­вать­ся по мело­чам на мелочь и быто­вые дета­ли, но понёс зри­те­лю луч­шее, что в нём есть, под­ни­ма­ясь к самым вер­ши­нам искусства.

«Бир­жан Сал» – это по-насто­я­ще­му автор­ская, выстра­дан­ная, юве­лир­ная рабо­та Дос­ха­на Жол­жак­сы­но­ва: ему при­над­ле­жит идея филь­ма, он испол­нил глав­ную роль, высту­пил в каче­стве режис­сё­ра и про­дю­се­ра кино­лен­ты. Бир­жан Сал – совесть и пре­дель­но натя­ну­тый нерв наро­да. Тот, кто, при­ни­мая на себя необыч­ный образ, нестан­дарт­ную личи­ну, выстро­ил некую сте­ну меж­ду собой и меж­ду окру­жа­ю­щим обще­ством. Внут­ри этой сво­ей иной жиз­ни он обре­та­ет абсо­лют­ную сво­бо­ду над окру­жа­ю­щим миром. На пер­вый взгляд он и слаб, и чуда­ко­ват: но про­ни­ца­тель­ный зри­тель видит, что на деле Бир­жан Сал – гораз­до силь­нее всех осталь­ных. Всё то, что при­вле­ка­ет если не любо­го, то мно­гих – власть и состо­я­ние, ста­тус и бога­тое мате­ри­аль­ное содер­жа­ние жиз­ни, – всё это он игно­ри­ру­ет, ото­дви­га­ет брезг­ли­во в сто­ро­ну. Ему это не нуж­но. Над чело­ве­че­ски­ми стра­стя­ми он воз­вы­ша­ет­ся, бук­валь­но взле­тая и паря, обре­тая абсо­лют­ную сво­бо­ду, а вме­сте с ней – и спо­соб­ность гово­рить людям горь­кую правду.

«Бир­жан Сал» – это наш ответ замор­ским ско­мо­ро­хам и мене­стре­лям, – несим­мет­рич­ная репли­ка в отра­же­ние того же шекс­пи­ров­ско­го Йори­ка, что пря­чет­ся в склад­ках коро­лев­ской ман­тии у под­но­жия трона.

Тако­го рода потеш­ни­ки есть и в рус­ской исто­рии: хоть и при­зем­лён там порой этот образ весь­ма и весь­ма. Там нет степ­но­го пра­ва – Дат! – кото­рое поз­во­ля­ло кочу­ю­ще­му мене­стре­лю тре­бо­вать без­на­ка­зан­но­го пра­ва ска­зать в гла­за вла­ды­ке всё, что он заслу­жил услы­шать за свои деяния.

У рус­ских были зна­ме­ни­тый бла­жен­ный Васи­лий², юро­ди­вая Паша Саров­ская, про­ви­ди­ца Евдо­кия (Дуся), бла­жен­ный Алек­сей Елнат­ский и бла­жен­ная Ксе­ния Петер­бурж­ская. Это про них сло­жи­ли в наро­де горест­ные стро­ки: отжил я свой век, да не так, как человек…

Этих отверг­ну­тых и отвер­жен­ных эли­той, но так люби­мых про­стым наро­дом геро­ев в ито­ге Исто­рия и Вре­мя отнес­ли к гени­ям. Власть пре­дер­жа­щие – к мар­ги­на­лам. Мате­ри­а­ли­сты объ­яс­ня­ли виде­ние свя­то­го Пав­ла на пути в Дамаск как эпи­леп­ти­че­ский при­па­док. На свя­тую Тере­зу с пре­зре­ни­ем накла­ды­ва­ли клей­мо исте­рич­ки. В свя­том Фран­цис­ке Ассиз­ском виде­ли толь­ко деге­не­ра­та. Про­сто­му люду объ­яс­ня­ли суть этих пер­со­на­лий мак­си­маль­но уни­зи­тель­ны­ми дефи­ни­ци­я­ми: обо­рван­цы, сума­сшед­шие, что вызы­ва­ют у мно­гих лишь страх, брезг­ли­вость, жалость, снис­хо­ди­тель­ность, но сим­па­тию – никогда.

Но штам­пы про­па­ган­ды лег­ко, как шелу­ха и осен­няя листва, спа­да­ли с таких людей. Про­стой народ тянул­ся к ним, к сво­им необыч­ным и нефор­мат­ным собра­тьям, что­бы взгля­нуть на жизнь под новым, непри­гляд­ным углом и не дать себе заско­руз­нуть в этой бес­ко­неч­ной кару­се­ли бытия. Не дать погряз­нуть в сума­то­хе дней. Не поз­во­лить золо­то­му тель­цу осле­пить себя, своё нена­сыт­ное око и раз­вра­щён­ное тело. Не раз­ре­шить без­дон­но­му брю­ху дик­то­вать пра­ви­ла жиз­ни сво­е­му Разу­му и сво­ей Совести.

Любов­ной лини­ей сюже­та лен­ты «Бир­жан Сал» ста­ла тро­га­тель­ная исто­рия отно­ше­ний уже пожи­ло­го, зама­те­рев­ше­го, как гово­рят, уже героя сте­пи, при­знан­но­го и попу­ляр­ней­ше­го сала Бир­жа­на Кожа­гу­ло­ва и моло­день­кой кра­са­ви­цы Ляй­лим. Зна­ком­ство лири­че­ских геро­ев лен­ты про­изо­шло на тое: сра­зу после выступ­ле­ния Бир­жа­на его же соб­ствен­ную пес­ню испол­ни­ла сво­им вол­шеб­ным голо­сом Ляй­лим и оча­ро­ва­ла его сво­ей влюб­лён­но­стью в стро­ки поэта.

Одна­ко глав­ной ролью Дос­ха­на Жол­жак­сы­но­ва, и наде­юсь, не послед­ней его талант­ли­вой ипо­ста­сью, – мне видит­ся имен­но создан­ный, слеп­лен­ный, искус­но соткан­ный из нер­вов образ Кунан­бая, отца вели­ко­го поэта Сте­пи. Нам уже изве­стен клас­си­че­ский, в дре­му­чих глу­би­нах соц­ре­а­лиз­ма выно­шен­ный, отцен­зу­ри­ро­ван­ный и рас­ти­ра­жи­ро­ван­ный образ Кунан­бая, гру­бо­го дес­по­та, само­ду­ра и жесто­ко­го авто­ри­тар­но­го пра­ви­те­ля, штам­по­ван­но­го и заим­ство­ван­но­го из веч­ных, непре­хо­дя­щих геро­ев Гого­ля и Сал­ты­ко­ва-Щед­ри­на. Нам вну­ша­ли не одно деся­ти­ле­тие под­ряд оттал­ки­ва­ю­щую жесто­кость и необъ­яс­ни­мую логи­кой бес­че­ло­веч­ность Кунан­бая: и вот нако­нец лен­та Дос­ха­на помо­га­ет снять с ярко­го пред­ста­ви­те­ля степ­ной эли­ты, сына сво­ей эпо­хи и сво­е­го вре­ме­ни эти заско­руз­лые ярлыки.

Дос­хан, судя по все­му, пока­зал нам реаль­ный, тра­гич­но-дра­ма­ти­че­ский, напол­нен­ный внут­ренне кипя­щей лавой, непла­кат­ный порт­рет Кунан­бая: но так­же оче­вид­но, что одной жёст­ко­стью таких высот, тако­го при­зна­ния со сто­ро­ны сво­бо­до­лю­би­вых сынов Вели­кой Сте­пи достичь было невозможно.

…И вот нена­вяз­чи­во-неза­мет­ная музы­каль­ная тема³ вплы­ва­ет в созна­ние: каме­ра сколь­зит по бес­край­ним пес­ча­ным про­сто­рам Сары-Арки. Цве­та древ­не­го сак­ско­го золо­та, – бла­го­род­но­го, подёр­ну­то­го пати­ной веков, – древ­няя зем­ля Ата­ме­кен накры­та бирю­зо­вым шаны­ра­ком под­не­бе­сья. Слов­но гуси­ный пух, при­хот­ли­вой дла­нью Созда­те­ля раз­бро­сан­ный у само­го вхо­да в его чер­то­ги, сколь­зят неве­со­мые куче­вые обла­ка. При­чуд­ли­во рас­се­ян­ные то тут, то там непо­кор­ные, ост­рые макуш­ки бете­ге⁴ обе­ща­ют ско­ту скуд­ную, но доста­точ­ную трапезу.

Вот и остро­му, при­мет­ли­во­му взо­ру степ­ня­ка бете­ге даёт бога­тую пищу для раз­мыш­ле­ния. Бете­ге келер, бел қалар. Хоть и высох­нет бете­ге, но его осно­ва – останется.

На перстне царя Соло­мо­на было высе­че­но: всё прой­дёт. Но на мно­гих родо­вых казах­ских погре­бе­ни­ях, у цен­траль­но­го вхо­да есть сло­ва, мону­мен­таль­но высе­чен­ные тыся­че­лет­ним опы­том коче­вой циви­ли­за­ции: и мы там были, и вы тут буде­те. Но всё-таки казах­ская муд­рость этой печаль­ной, без­на­дёж­но-пес­си­ми­стич­ной сен­тен­ции про­ти­во­по­став­ля­ет свой жиз­не­утвер­жда­ю­щий посыл: суть чело­ве­ка – всё же оста­нет­ся. Его доб­рое имя – или же напро­тив, недоб­рая память о нём оста­нут­ся на устах наро­да. После крат­ко­вре­мен­но­го брен­но­го суще­ство­ва­ния Вре­мя и Исто­рия отде­лят зёр­на от пле­вел, опре­де­ляя мас­штаб сотво­рён­ных чело­ве­ком дея­ний, повле­кут Лич­ность сквозь буру­ны Исто­рии и Вре­ме­ни впе­рёд, на скри­жа­ли и сде­ла­ют такой чело­ве­че­ский лик частью этих бес­край­них про­сто­ров миро­зда­ния. Или же – вви­ду мелоч­но­сти дели­шек сует­но­го чело­веч­ка – сотрут немно­гое сотво­рён­ное им в пыль и раз­ве­ет его насле­дие мукой Без­вре­ме­нья на вол­нах дыха­ния бес­край­не­го ковыль­но­го степ­но­го океана.

Чело­век своего

ВРЕМЕНИ…

Наста­лик – ори­ги­наль­ный, непо­вто­ри­мый стиль древ­не­го араб­ско­го пись­ма – высе­ка­ет в маре­ве загла­вие филь­ма слов­но мираж: он выплы­ва­ет и тает сно­ва. Кунан­бай сто­ит спи­ной к зри­те­лю, неспеш­но пово­ра­чи­ва­ясь к пыт­ли­во­му потом­ку, задум­чи­во-стро­го, с любо­вью и забо­той огля­ды­вая род­ные края. Его ждут непро­стые, завя­зан­ные в гор­ди­ев узел, неот­лож­ные забо­ты его наро­да. Здесь, чуть поодаль от шум­но­го люд­ско­го кипе­ния он мед­лен­но, с чув­ством вды­ха­ет живи­тель­ное дыха­ние сте­пи. Хва­та­ет нозд­ря­ми терп­кий, пья­ня­щий запах полы­ни. Пьёт един­ствен­ным оком её цве­та, выхва­ты­вая взо­ром сереб­ря­ные буру­ны на ост­ров­ках ковы­ля. Чут­ким ухом выпы­ты­ва­ет у зем­ли шоро­хи её немно­го­чис­лен­ных, но от того ещё более вынос­ли­вых и стой­ких обитателей.

Сары-Арка. Ата­ме­кен. Қара шаңы­рақ. Зем­ля, где он чув­ству­ет себя уве­рен­ным, силь­ным и нуж­ным сво­е­му народу.

В эпо­ху соц­ре­а­лиз­ма о Кунан­бае нам рас­ска­за­ли уни­зи­тель­но и до обид­но­го мало, неоправ­дан­но ску­по. В тени сво­е­го мону­мен­таль­но­го сына, фило­со­фа и поэта, учи­те­ля и настав­ни­ка отец зате­рял­ся и сми­рил­ся, похо­же, с теми идео­ло­ги­че­ски­ми кли­ше, кото­ры­ми его награ­дил совет­ский ещё классик.

В кино­лен­те «Құнан­бай» образ буду­ще­го фило­со­фа, поэта и бия наме­чен лишь пунк­тир­но. Вот маль­чу­ган, удач­но подо­бран­ный про­об­раз, – поже­ла­ем ему удач­но­го твор­че­ско­го стар­та, – под­чёрк­ну­то доро­го оде­тый, власт­но топа­ет сквозь строй почти­тель­но повер­нув­ших­ся лицом к буду­ще­му тақ­сы­ру взрос­лых, воз­му­щён­но что-то артикулируя.

Вот он каприз­но-звон­ко взы­ва­ет к отцу.

Вот Кунан­бай ведёт его в финаль­ных кад­рах филь­ма к вер­шине хол­ма, за кото­рым сусаль­ным золо­том про­сту­па­ют купо­ла мече­ти. Опло­та Веры, – что сим­во­лич­но! Бесе­да отца с сыном немно­го­слов­на. Сын спра­ши­ва­ет, поче­му отец идёт столь непро­стой жиз­нен­ной тро­пой, не избе­гая труд­но­стей, встре­чая их с откры­тым лицом: «В чём твоя цель? Поче­му твои сапо­ги сту­па­ют не посу­ху, а по воде?».

«Я имя Ала­ша несу за собой…».

…Cамые памят­ли­вые потом­ки, конеч­но же, сохра­ни­ли ещё одну полу­прав­ду-полу­прит­чу. Уже в цве­те лет, при­знан­ный и ува­жа­е­мый каза­ха­ми поэт и фило­соф, Абай при­шёл к сво­е­му отцу и, почи­тель­но попри­вет­ство­вав гла­ву семей­ства, роб­ко, но в то же вре­мя дерз­ко спро­сил его: прав­ду ли гово­рят в наро­де, что его, Абая, сла­ва уже пре­вос­хо­дит отцов­скую сла­ву? На что Кунан­бай ему отве­тил прон­зи­тель­но-точ­ной репли­кой: «Вос­пи­тай и вырас­ти спер­ва сам тако­го сына, как вырас­тил я. Потом мы с тобой сно­ва вер­нём­ся к это­му разговору».

В семье бес­смыс­лен­но жесто­ко­го степ­но­го дес­по­та, напо­до­бие геро­ев Сал­ты­ко­ва-Щед­ри­на из поскон­но-сон­ной рос­сий­ской глу­бин­ки – как его нам пре­под­но­сит автор тет­ра­ло­гии «Путь Абая» – нико­гда не смог бы родить­ся и встать на ноги такой чело­век, каким стал Абай. Слиш­ком уж упро­щён­ным полу­ча­ет­ся плос­кий, без полу­то­нов тонов, чёр­но-белый порт­рет Кунанбая.

98-минут­ная лен­та Дос­ха­на Жол­жак­сы­но­ва даёт нам свою само­быт­ную, име­ю­щую пра­во на дол­гую твор­че­скую жизнь трак­тов­ку обра­за при­знан­но­го лиде­ра, ага-сул­та­на Кар­ка­ра­лин­ско­го окру­га, бия Кунанбая.

Прон­зи­тель­ней­шая сце­на кино­лен­ты – диа­лог Кунан­бая со сво­ей мате­рью, леген­дар­ной Зере-әже: «Мама, я желал добра этим дво­им! Но вот всё под­твер­ди­лось. И уже извест­но об этом всем…» Речь идёт о гряз­ных слу­хах вокруг Кода­ра и Кам­ки: потря­сён­ный, болез­нен­но ужа­лен­ный уни­же­ни­ем сво­е­го рода сын раз­мыш­ля­ет вслух и делит­ся с мате­рью сво­ей болью.

«Как же мож­но управ­лять этим наро­дом? Все мои деды были бии. Теперь вот и я сам управ­ляю этим наро­дом, но не могу раз­га­дать загад­ку каза­хов. Ещё вче­ра у это­го наро­да не было ни одно­го нераз­ре­шён­но­го спо­ра. А теперь? Едва рас­сла­бишь людей – руки твои режут слов­но камы­шом. Свое­воль­ни­ча­ют. А уж если нада­вишь на них – сам свою голо­ву про­гло­тишь, погу­бишь себя. Люди ста­ли как тот рас­пол­за­ю­щий­ся базар, когда тор­гов­ля уже бли­зит­ся к кон­цу. Болезнь, кото­рая нача­лась с суста­вов, добра­лась до серд­ца. Не под­чи­ня­ют­ся, даже если поста­вишь на колени».

До само­го послед­не­го момен­та Кунан­бай как может избе­га­ет выне­се­ния жесто­ко­го реше­ния: давай­те не будем при­ни­мать ско­ро­па­ли­тель­ных реше­ний. Посмот­ри­те, к чему нас обя­зы­ва­ли древ­ние духи пред­ков, ару­а­хи, куда нас вели ста­рые заповеди?

…Едва свер­ши­лась казнь Кода­ра, вла­дель­ца неболь­шой зимов­ки, к Кунан­баю спе­шит так зна­ко­мый нам по нашей псев­до­э­ли­те ходок: пора делить зем­лю покой­ни­ка, зачем вре­мя терять? Этот непри­кры­тый цинизм и праг­ма­тич­ность повер­га­ет даже видав­ше­го виды, дале­ко не анге­ла ага-сул­та­на в глу­бо­кую печаль и горест­ные раздумья.

Нет в Кунан­бае той хре­сто­ма­тий­ной жесто­ко­сти и тем более гад­ко­го, непри­ем­ле­мо­го и оскорб­ля­ю­ще­го чван­ства, нет сле­пой фана­тич­ной озлоб­лен­но­сти на сво­их сопле­мен­ни­ков, к кото­рой при­выч­ны уже чита­те­ли тет­ра­ло­гии совет­ских вре­мён. При­сут­ству­ет – потря­сён­ность. Нали­цо – боль. Соб­ствен­ный тра­гизм и раз­дво­е­ние. Оче­вид­ны – состра­да­ние и сочув­ствие, сопе­ре­жи­ва­ние сво­е­му бес­ко­неч­но люби­мо­му наро­ду. Нет лишь разо­ча­ро­ва­ния в сопле­мен­ни­ках: ибо дру­гих ему не дано и уже дру­гой Роди­ны не будет.

(Про­дол­же­ние следует).

Аман­тай ДАНДЫГУЛОВ,

заме­сти­тель пред­се­да­те­ля Конфедерации

твор­че­ских сою­зов РК

¹Худо­же­ствен­ный фильм режис­сё­ра Мар­ка Заха­ро­ва «Тот самый Мюнх­гау­зен». Автор сце­на­рия – Гри­го­рий Горин

²даже глав­ный храм наше­го север­но­го сосе­да у стен Крем­ля фак­ти­че­ски уте­рял в про­сто­ре­чьи своё офи­ци­аль­ное назва­ние, при­сво­ен­ное пат­ри­ар­ха­ми Рус­ской Пра­во­слав­ной церк­ви – Собор Покро­ва Свя­той Бого­ро­ди­цы, что на Рву. Он изве­стен все­му миру как собор Васи­лия Блаженного

³саунд-трек к кино­лен­те «Кунан­бай» создан Толе­ге­ном Мухамеджановым

⁴бете­ге (каз.) – тип­чак, овся­ни­ца валис­ская. Мно­го­лет­нее тра­вя­ни­стое паст­бищ­но-кор­мо­вое растение