«Общественная позиция»
(проект «DAT» №11 (282) от 19 марта 2015 г.
Сохранить в себе человека…
Вот и провели мы сорок дней. И теперь я могу говорить.
Поначалу трудно было. Не было мыслей. Не было слов. Даже чувств каких-то особенных. Ничего не было. Ступор. Ну и потом следовало как-то собраться, достойно провести похороны, а потом уже…
Потом, может, выпить. Выговориться. Поплакать. Но не плакалось. Не пилось. И не говорилось. А чего говорить, когда уходит отец?
Все слишком свежо. Память выхватывает какие-то эпизоды. Совсем живые. И голос все еще рядом. Дернешься по привычке к телефону, а звонить-то некому…
Помню, приехал забирать его из больницы после пятого инфаркта. Зашел в фойе. Сидит на скамеечке, ждет. И…какой-то он другой стал, что ли? Как-то съежился весь. И без того невысокий, щуплый, а тут, ну совсем мальчишка. Только глаза и остались. Смотрит, как обычно, прямо. Твердо. Я пытаюсь взбодрить, подтруниваю по-казахски:
– Чего это вы, Гер-ага, зачастили сюда? Решили коллекционировать инфаркты?
– Аха, – отзывается, – Мне тут врачи сказали, что рекорд принадлежит какому-то архитектору, у него было шесть. Вот, думаю, если так дальше пойдет, то смогу побить.
– Лучше не стоит, – говорю.
И идем дальше. Ме-е-едленно. Шаг-два, остановились, подышали. Чувствую, рука его дрожит от напряжения. А до машины еще метров тридцать.
Ну что такое тридцать метров в обычной жизни? Не замечаешь. А тут каждый шаг на морально-волевых. Ну и мысли в голову лезут. Всякие.
Что остается делать? Посмеиваюсь, глупо ерничаю, а на душе паскудно.
Наконец, дошли. Открываю дверь, чтоб подсадить, и тут он мне на ухо, осторожно так, но внятно:
– Если что – положишь рядом с друзьями.
Как ледяной водой окатил. Я остолбенел. Выпучился на него остолопом, а он серьезно так:
– Где Аскар (Аскар Сулейменов – Ред.) лежит. Ну и все остальные. Хотелось бы где-нибудь рядышком…
Тут мое зубоскальство и кончилось. И игривое настроение куда-то испарилось. До дома доехали молча.
Через пару дней, не сказав никому ни слова, по-воровски, я все-таки заставил себя поехать на Кенсай.
Долго бродил там меж оградок в кладбищенской тиши. Вчитывался в надписи, вглядывался в лица. Вся недавняя наша история покоится здесь. Тяжелые ощущения. Даже и не поймешь – что чувствуешь. Пытаешься осмыслить. Ничего путного не выходит. Столько имен! И за каждым именем – дорога. И все эти дороги сошлись на этих холмах.
Многих знал. Общался. Славные были люди.
И, словно, оживали они на миг. Выплывали из памяти. Возле некоторых я останавливался, мысленно разговаривал.
Так и протоптался до вечера. Вымотался, но Аскара так и не нашел. Поспрашивал там у служителей. Никто не знает. Да и когда Аскар ушел? В 92-ом? Вроде бы не так давно, а уж не осталось мест на старом Кенсае. Да и на новом тесно. Впритык.
Вернулся домой и наутро поперся к Бельгеру.
Сидит, как обычно. «Шкрябает».
– Что? – спрашиваю.
– Чепуха.
– М-м-м. Может, издадим отдельной книгой?
– Хорошо бы. Тома на четыре наберется.
– Но вначале надо разобраться с Избранными, – говорю.
– Да, – соглашается. – Надо бы.
И, слава богу, забылся Кенсай. Рано о нем думать, решил я. И выкинул все плохое из головы.
И мы взялись за Избранное. Стали собирать. Не сказать, чтобы долго провозились. У него же все по-немецки, все по полочкам. Сложилась довольно приличная книжка. Что-то я убрал, что-то попросил добавить. Обычная работа. Но мысль моя была: пусть эта – семьдесят пятая книга – согреет ему сердце. Издерганное, изорванное, измученное его сердце.
Рукопись повезли в Гонконг и где-то там, на границе с Китаем, в очень приличной типографии отпечатали ручным способом.
Как он радовался! Пацан пацаном.
А потом уже взялись за «Чепуху». Планировали два тома в этом году и два в следующем.
Не успели.
Я не могу утверждать о том, что знал его лучше всех. Но у нас был какой-то свой особый разговор, который начался лет двадцать назад. А может, и больше. Тогда еще союз писателей был Союзом писателей. Тогда еще Алматы была Алма-Атой. Тогда вроде и люди вроде были как светлей, что ли. А может, я это уже просто выдумываю. Хотя нет. Так оно и было на самом деле. Город был городом, а люди по большей части были людьми.
Так вот, сидели мы в том самом Союзе писателей с незабвенным Акселеу Сейдимбековым в одном кабинете и готовили к выпуску альманах «Алем» от коллегии по литературному переводу. Помнится, я тогда работал над философским трактатом Шакарима «Три истины» (Уш анык). Заодно выписывал в отдельную тетрадку непереводимые казахские идиомы и сложные обороты. И когда у меня накопилась солидная подборка «непереводимостей», я поехал к Бельгеру по настоянию того же Акселеу-ага. Он так и сказал: «Иди к нему. Никто кроме Бельгера в этом не разберется».
Так оно и случилось. Просидели мы над моими записями несколько часов. Герольд Карлович произвел на меня серьезное впечатление. Односложные слова он щелкал как орешки, а поговорки и обороты сопровождал подробными комментариями. Из того разговора я узнал, что одних только лошадиных мастей у нас свыше шестидесяти. В русском языке некоторых мастей просто не существует. Объясняется это легко.
Вот у нас снег просто белый. А у северных народов у снега сотни оттенков. Так что как правильнее по-казахски будет «каурый», я до сих пор не знаю. Существует несколько вариантов. Да и вообще, переводить, оказывается, надо не слова и фразы, а – мысли и понятия. А за каждым понятием, как правило, стоит мировосприятие целого народа.
Ну вот, скажем, в одном из ауэзовских рассказов автор сравнивает мужскую красоту с благородной статью жеребца. Если переводить подстрочно, то по-русски это прозвучит не совсем корректно. И таких примеров – миллион.
…Но что-то я отвлекся. Все это, конечно, интересно, но это так, – частности литературной кухни. Важно, что тогда завязался диалог. И длился он, получается, аж до седьмого февраля 2015 года.
Я знаю, что круг общения у Гер-ага был невероятно большой и каждому есть что рассказать. Ведь все к нему шли. И всем нам он был отцом: и правым, и неправым, и белым, и черным, и пушистым, и колючим, и настоящим, и фальшивым. А когда отцы уходят, трудно подобрать правильные слова. Ты только чувствуешь, как от тебя откалывается кусок жизни. И его уже не приспособить назад. Не пришить и не приклеить. Вот такая вот беда.
И вот теперь, постепенно возвращаясь из внутреннего оцепенения, попытаться без слез и соплей ответить на вопрос – что же ушло вместе с Бельгером, что он унес с собой, становится совсем грустно.
Мне думается, мы потеряли Совесть. Мы потеряли Достоинство. Честь. Мудрость. Скромность. Все, что составляло многовековой нравственный кодекс Человека.
Дело в том, что Бельгер был в каком-то смысле шырақшы. Это такой – смотритель. Хранитель. Его миссия – следить за тем, чтобы огонь святого места не погас. Люди приходят к нему, чтобы очиститься. Помолиться. Исповедоваться. Вспомнить былое. И это очень важное дело. Далеко не каждому оно по плечу.
К сожалению, нынче на авансцене, переливаясь буйными красками, пестрит визгливый и отдающий пошлостью актуалитет. В цене приспособленчество и ушлаганство, выдаваемое за предприимчивость. Изворотливость и притворство, выдаваемые за прозорливость и жертвенность. Наблюдать все это прискорбно. Нация теряет свой облик. Кровь пожижела. На виду те, у кого громче голос и крепче желудок. И это в купе с дремучим невежеством и отдаленным представлением о культуре. Как правило, все это сдобрено порцией извращенного понимания ислама. Или же наоборот – слепым поклонением западу. По сути это – две крайности. Они не имеют точек соприкосновения, хотя и сосуществуют в одной реальности.
Время выбирает своих героев. Историческая ситуация выталкивает на поверхность тех, чья биография характеризует эпоху. Время неразрывно связывается с именем конкретной личности, и эта личность олицетворяет время.
Произнесем, к примеру, вслух: «Бауржан Момыш-улы», и перед глазами возникает образ непоколебимого героя, батыра, искусного полководца. Или вспомним: «Каныш Сатпаев», и перед нами предстает великий ученый. И так – со всеми. Алия, Маншук…Чокан. Мустафа, Алихан. И туда – вглубь веков. Абылай. Джанибек, Керей… Да боже мой, всех разве перечислишь! Много их было. Много.
А чем характерно наше время?
Громкими процессами.
Какие имена первыми всплывают в памяти?
Рахат. Храпунов. Аблязов… И тут же – Заманбек. Алтынбек…
И список каждый раз пополняется. События криминального характера, позорные разоблачения давно уже перестали восприниматься как нонсенс и приобрели характер будничных событий в ленте новостей. Такая вот примета времени.
А что это значит в концептуальном смысле?
Ушли Аксакалы. Носители нравственного кода. Вместе с ними ушел наш многовековой нравственный кодекс Гражданина. На смену им, в порядке очередности, пришли просто люди преклонного возраста, подрастерявшие за последние двадцать с небольшим лет остатки человеческого достоинства. Речи их начинаются с привычной мантры: «Благодаря елбасы». Видим мы это практически каждый день. Как им верить?
Если честно, много чего разного произошло в нашей стране благодаря елбасы. Есть там, конечно, что достойно уважения, и есть просчеты с мутным шлейфом. Особенно это чувствуется в последнее время. Атмосфера какая-то удушливая стала. Приторная на слух и горьковая на вкус. Елея многовато. Он разлился по всем властным коридорам, и на нем уже многие поскользнулись, попадали и расшибли себе лбы. Впрочем, иные приспособились и вполне благополучно скользят. В основном – по склону вверх. Плохое во всем этом то, что разговоры наши снова переместились на кухни.
К чему я все это говорю?
К тому, что Гер-ага относился к власти с определенной долей скепсиса. При этом он скорее сочувствовал, чем злорадствовал. Можно сказать, даже досадовал. А это – важно. В этом смысле наши мысли во многом совпадали. Я тоже вижу, что корабль наш прочно сел на мель, в нем завелись крысы, хочется помочь, а как? Пиратам так нравится больше. Им невыгодно, чтобы команда взялась за ум и осознала, что так дальше нельзя. Что пора штопать дыры и плыть дальше. Что надо как-то спасать положение, а иначе «дело совсем швах» (бельгеровское выражение – Авт.). И тут не время на деления на правых и на левых, на казахов и неказахов, на настоящих казахов и шала-казахов. Дело в том, что все мы – на одном корабле и пора уже, наконец, понять, что только вместе мы можем сдвинуться с места. А что касается «самых умных», то у них давно уже заготовлены запасные шлюпки и все свое добро они загодя перевезли и аккуратно попрятали за бугром. Так что их мало что тут держит. Они в любую минуту попрыгают в свои лодки и «свалят отсюдова» налегке. Иные уже свалили и корчат нам «оттудова» всякие рожицы.
Ну, хватит. Все это не новость и по сто раз говорено. Надоело уже. Важны ответы на вопросы: что делать и как спасать положение?
Вот что думал по этому поводу Бельгер.
В наших разговорах Герольд Карлович предлагал, во-первых, отказаться от маркировки. То есть – писать в паспортах: казах. Всем. Как в Америке. Там ведь у всех в паспортах стоит: американец. Гражданин Америки. Как в Израиле, между прочим. В Канаде. Это объединяет. Не бывает шала-евреев или шала-американцев. Там уже дальше, пожалуйста, делитесь. Обычаи надо чтить. Это свято. А в общем все – граждане одной страны. Полагаю, это разумно. Никто наши жузы и роды не отменит, но в целом мы – один этнос. Крохотный, правда. Миллионов десять по всему миру. И Родина у нас – одна, слава богу. У многих этой родины вообще нет. Возьмите, к примеру, тех же курдов. Их около сорока миллионов бродит по свету. Или цыган. Тибетцев.
Далее.
Бельгер хотел, чтобы экономика по своей важности не довлела над культурой. Платоновский взгляд. Резон в том, что никакая самая распрекрасная и богатая экономика не определяет уровень общей культуры. Наоборот, культура определяет сознание нации и государства в целом. Она имеет определяющее значение. А коли так, то самым главным человеком в обществе является – Учитель. И это понятно. Вторым – Поэт. Носитель Слова. Не те стихоплеты и словоблуды, что превращают любое заседание «Нур-Отана» в день рождение, а Подлинный хранитель национального кода. Мыслитель. Философ. Художник. Человек, которому народ доверит говорить от своего имени. Махамбет. Гёте. Абай.
Третьим – Лекарь. Врач.
И только потом – казначей.
Десятым в этом перечне должен быть – правитель. Он стоит перед виночерпием.
У нас же этот список перевернут. И это не есть хорошо.
Так говорил Бельгер.
Мно-о-ого о чем нам тепло толковалось в нашем долгом разговоре. И после каждой такой встречи оставалось приятное послевкусие, будто попил воды в горном ручье. А теперь, я почему-то говорю обо всем в прошедшем времени. Непривычно, ей-богу. Так я о нем еще никогда не говорил. Даже сейчас состояние какое-то непонятное. Все произошло слишком быстро. Помню лишь фрагментами.
Шестьнадцать дней комы. Томительное ожидание: проснется – не проснется?
На семнадцатый приехала из Москвы Ира (дочь – Ред.). Он, словно ждал ее, вдруг открыл глаза. Улыбнулся и все…
Потом – похороны. Народу битком в Ауэзовском театре.
Потом – Кенсай. Подобрали место. Как он и хотел: рядом с друзьями. Неподалеку, в шагах двадцати, Кадыр Мырзалиев.
Потом ас – поминки. Люди что-то говорили. Вспоминали по-доброму. А мозг отказывался принимать простую, казалось бы, вещь: Его больше нет. Я сам опускал его в могилу.
Нет. Не принимается. Какая-то странная блокировка сознания. Наверное, нужно время, чтобы, наконец, дошло.
Что остается нам?
Память. Как завещание.
Эта славная жизнь начиналась очень горько. С несправедливости и ссылки. Затем был путь беспримерного мужества и борьбы с болезнями и косностью. Затем – долгая писательская дорога. Миллионы исписанных страниц, сотни тысяч слов. Мыслей. Откровений. Заканчивалась эта жизнь в атмосфере всеобщего признания и почитания. И теперь уже можно с уверенностью говорить о том, что это была прекрасная жизнь. Честная. Достойная. Уникальная.
Что я еще могу сказать?
Он всех нас любил. Он всем нам завещал быть людьми. Несмотря ни на что. Наверное, это самая трудная задача в жизни каждого. Сохранить в себе человека. Бельгеру это удалось.
Получится ли у нас?
Ермек ТУРСУНОВ
Письмо читателя
…ЕР-АҒА
Не хочется верить, что ушел из жизни великий Гражданин, патриот, публицист, любимец нашего народа – Герольд Бельгер.
Он был настоящий Гер-Ага, Ер-Ага – как окрестил своего любимца наш народ, которому он отвечал взаимностью. Он был великим человеком с немецкой кровью, но с казахской душой – явление уникальное в современной жизни.
Он писал, что «Всему хорошему и доброму в моей жизни помимо родителей я обязан Аулу: там мое нравственное начало, моя любовь, моя печаль, в душе – я казах, мне близка эта ментальность». В его сердце вмещались любовь к своему народу и боль к своей исконной Родине.
В 80-х годах он упорно оббивал пороги Московского Кремля в надежде восстановить немецкую автономию на Волге, распущенную в 1941 году. Но не получилось!!! Несбывшиеся мечты! Боль за судьбу своего народа!
Но судьба дала ему вторую Родину – Казахстан, где он стал истинным патриотом её и всю оставшуюся жизнь посвятил ей.
В одном из интервью на вопрос корреспондента «В какой стране Вы мечтали бы родиться, будь у Вас ещё одна жизнь?» — Он отвечал: я хотел бы вновь оказаться в ауле послевоенных лет на берегу Ишима, там, где «Иман – Высшая Совесть».
Он благодарен судьбе, что видел и знавал в разной степени великих граждан страны – М. Ауэзова, Г. Мусрепова, А. Жубанова, К. Сатпаева, Б. Момышулы и много других выдающихся личностей. Ему дороги современные интеллектуалы, ценил молодое поколение. Он говорил: «Тауба, тауба. Тропой литератора бреду и поныне: кое-что все же воплотилось в жизнь». Он очень активно проявлял законотворческую позицию по многим актуальным проблемам. Как он радовался, что благодаря мудрости и толерантности казахского народа рационально разрешался национальный вопрос: И это радует, успокаивает, вселяет надежду. Счастье, что я до этого дожил! Чувствую, что я нужен Казахстану». Да! Вы были очень нужны. Как теперь не хватает Вас!
Перед уходом из этой жизни в последнем номере его любимой газеты «ДАТ», выражая свою любовь к этой земле, к её народу, Гер-Ага просит похоронить его на кладбище Кенсая, где лежат его друзья, с которыми будет продолжена его вторая жизнь, откуда будет обозревать родную столицу – Алматы. Мечта его осуществилась.
Когда из жизни ушел Великий гражданин, сын киргизского народа – Чингиз Айтматов, то другой Великий гражданин, сын дагестанского народа – Расул Гамзатов посвятил ему свои прекрасные стихи под названием «Мой Великий Полу – Европеец, Мой Великий Полу – Азиат», которые не оставили никого равнодушным, где были отражены любовь народа, невосполнимая боль утраты.
Наш Гер-Ага, Ер-Ага – великий сын двух народов, двух стран, и есть предложение на гранитной плите памятника написать:
«Наш Великий Полу – Европеец,
Наш Великий Полу – Азиат».
Это будет лучшим памятником Великому человеку, истинному патриоту Герольду Бельгеру. Не будет лишним, если одной из главных улиц Алматы присвоить его Имя. Он достоин этого!
Иманды болыңыз, Гер-Ага, Ер-Ага!
Фатима ШЫҢҒЫСОВА,
кандидат медицинских наук,
г.Алматы