ҚОШҚАР

«Обще­ствен­ная позиция»

(про­ект «DAT» №37 (354) от 13 октяб­ря 2016 г.

 

Мело­чи жизни

 

 

 

Вот счи­та­ет­ся, что «баран» – оскор­би­тель­ное сло­во. Обзы­ва­тель­ство. Гово­рят – тупой, как баран. «Упер­тый, как баран». «Вылу­пил­ся, как баран…».

В совре­мен­ном моло­деж­ном слен­ге при­жи­лось сло­во «овца». По смыс­лу – то же самое, но уже по отно­ше­нию к жен­ско­му полу.

У каза­хов с бара­на­ми и овца­ми так же мало при­ят­ных ассо­ци­а­ций. «Семіздік­ті қой ғана көте­редi». Так гово­рят, когда име­ют в виду лиш­ний жирок. Воль­ный пере­вод: «Жир­дяй­ство к лицу толь­ко бара­ну». Ана­лог в рус­ском язы­ке – «Сытый голод­но­го не разу­ме­ет». Это про нынеш­них мажо­ров, чьи моз­ги заплы­ли бара­ньим жиром.

Про покла­ди­стость и чрез­мер­ную скром­ность гово­рят: «Қой­дан жуас». То есть без­молв­ный, бес­сло­вес­ный, в смыс­ле – бес­ха­рак­тер­ный. Мям­ля. «Мякиш для без­зу­бых» (М. Горький).

Сло­вом, всё, что свя­за­но с бара­ном, непри­тя­га­тель­но и мало­сим­па­тич­но. Меж­ду тем есть у меня в занач­ке одна исто­рия, кото­рая будет осо­бен­но близ­ка тем, у кого в про­шлом ауль­ное дет­ство. Счи­тай­те, что исто­рия эта – голос в защи­ту тех самых без­молв­ных, бес­ха­рак­тер­ных и излишне покладистых.

Ну, во-пер­вых, надо при­знать, бара­ны – народ дис­ци­пли­ни­ро­ван­ный. По одно­му не ходят. Куч­ку­ют­ся. Пасут­ся стро­го в кол­лек­ти­ве. Ста­до бара­нов – меч­та правителя.

Глав­ная чер­та ста­да – кро­тость. Без­ро­пот­ность. В тол­пе лег­че зате­рять­ся. Даже если ты и подашь голос – тебя не услышат.

Баран-оди­ноч­ка – нонсенс.

И еще. Никто не зна­ет – сколь­ко живет баран. Пото­му что бара­ны от ста­ро­сти не умирают.

Вот соба­ки, ска­жем, живут в сред­нем две­на­дцать-пят­на­дцать лет. Лоша­ди – два­дцать пять. Ну, трид­цать мак­си­мум. Слон может про­тя­нуть пять­де­сят. Ино­гда – шестьдесят…

А вот сколь­ко живет баран – неиз­вест­но. Даже сами каза­хи не зна­ют. Ибо судь­ба его изна­чаль­но опре­де­ле­на. Ни один баран не умер еще сво­ей смер­тью. Так что мно­го раз­ных неспра­вед­ли­во­стей свя­за­но с ним – с несчаст­ным бара­ном. А меж­ду тем кочев­ни­ки, как никто дру­гой, долж­ны быть бла­го­дар­ны имен­но ему – бара­ну. Посколь­ку имен­но он – баран – взял на себя глав­ную нагруз­ку, свя­зан­ную с выжи­ва­ни­ем в этой голой сте­пи. И сколь­ко уже веков обес­пе­чи­ва­ет это самое выживание…

Поэто­му состо­я­ние чело­ве­ка счи­та­ли не в соба­ках и не в кош­ках. Счи­та­ли в бара­нах. Гово­ри­ли: «Қой­ың бол­ма­са, бай­лы­қта ойың бол­ма­сын» («Не сто­ит думать о богат­стве, если у тебя нет овец»).

До сих пор баран – твер­дая валю­та в про­ве­де­нии тор­го­вых опе­ра­ций. И не толь­ко в провинции.

Есте­ствен­но, за мно­гие годы сов­мест­но­го сосу­ще­ство­ва­ния мы мно­гое узна­ли друг о друге. 

Напри­мер, мы, люди, раз­ли­ча­ем бара­нов не толь­ко по воз­рас­там и породам.

Вот, напри­мер, ново­рож­ден­ный баран – қозы, шести­ме­сяч­ный – тоқты, годо­ва­лый – ісек қой, двух­лет­ний – құнан қой, трех­лет­ний – дөнен қой, кастри­ро­ван­ный – азбан, пле­мен­ной баран – қошқар…

Все это я гово­рю без бал­де­жа. Прав­да, с лег­кой иро­ни­ей, но без фиги в кармане.

 

Так вот – вер­нем­ся к нашим баранам.

Я – о Кош­ка­ре. О моем слав­ном ста­ром друж­бане дет­ства, кото­ро­го я уже точ­но не забу­ду никогда.

Окот у овец обыч­но про­ис­хо­дит в фев­ра­ле-мар­те. К это­му вре­ме­ни в аулах гото­вят неболь­шие заго­род­ки в сара­ях. Утеп­ля­ют их, пото­му что ново­рож­ден­ные ягня­та могут замерз­нуть в общем стойле.

Кто-то масте­рит ясли-сад дома. У печ­ки. Вот и у нас, пом­нит­ся, отец заго­дя ско­ла­чи­вал из тон­ких шта­ке­тин невы­со­кий загон­чик с мяг­кой под­стил­кой и скла­ды­вал ново­рож­ден­ных туда. Доволь­но ско­ро в садик наби­вал­ся шум­ли­вый и бес­по­кой­ный табор. Днем их отно­си­ли к мам­кам на зав­тра­ки-обе­ды, а на ночь остав­ля­ли дома.

Одна­жды наша самая ста­рая и заслу­жен­ная овца при­нес­ла двой­ню. Пер­вый ягне­нок родил­ся мерт­вым, а вто­ро­го она поче­му-то отка­за­лась кор­мить. Так и бро­ди­ла без­утеш­но по сараю, поме­шав­шись от горя. А тот тыкал­ся в мам­ку, жалоб­но про­сил. Бес­по­лез­но. Мама­ша нагнет­ся к нему, при­ню­ха­ет­ся – и даль­ше кру­ги нама­ты­вать. Види­мо, что-то у ней там, в мате­рин­ском серд­це, оборвалось…

Коро­че, ягне­нок был обре­чен. И тогда я забрал его себе. В бук­валь­ном смыс­ле – заме­нил ему мать.

Пер­вым делом я сде­лал что-то вро­де дет­ской сме­си: сме­шал ман­ку с моло­ком и натя­нул на бутыл­ку сос­ку. Ягне­нок не сра­зу сооб­ра­зил, что к чему, но голод не тет­ка. Посте­пен­но при­вык. А потом и вовсе втя­нул­ся. Уви­дит бутыл­ку – бежит!

Теперь рас­по­ря­док дня у меня кар­ди­наль­но изме­нил­ся. Теперь у меня все стро­и­лось по графику.

Рано утром в шесть я вста­вал, гото­вил смесь и кор­мил ягнен­ка. Потом зав­тра­кал сам и ухо­дил в шко­лу. В пер­вый класс. В шко­ле я неожи­дан­но для себя открыл, что все мои думы зани­ма­ет ягне­нок. Я бес­по­ко­ил­ся: что он там дела­ет? Что ест, как спит и вооб­ще – не забо­дал ли его кто-нибудь из воин­ствен­ных соседей?

Из шко­лы я со всех ног бежал домой.

Насту­пал обед. После обе­да – неболь­шая про­гул­ка по дому. Потом – тихий час. Он любил, когда я чесал его за ухом. Так он лег­че засыпал.

Ну и вече­ром, как поло­же­но, ужин. После ужи­на – игры. После игр – сон.

Есте­ствен­но, через какое-то вре­мя меж­ду нами обра­зо­ва­лась, мож­но ска­зать, род­ствен­ная, если не ска­зать – кров­ная связь.

Ягнен­ку нуж­но было имя. Не жить же ему безы­мян­ным. Дол­го думать на эту тему не при­шлось, и ягнен­ка я назвал Кош­ка­ром. То есть – бук­валь­но. Чего мудрствовать?

Кош­кар рос доволь­но смыш­ле­ным малым. Имя свое он запом­нил и лег­ко на него отзы­вал­ся. Как круг­ло­му сиро­те, ему дела­лись послаб­ле­ния. Толь­ко ему было поз­во­ле­но поки­дать загон­чик, и он мог гулять по дому. Я пом­ню, как цока­ли его копыт­ца в даль­них ком­на­тах, где он иссле­до­вал зако­ул­ки. Любо­пыт­ный был, ска­жу я вам. Веч­но что-то выис­ки­вал, иссле­до­вал. Потом при­хо­дил и ложил­ся у ног, пока я делал домаш­ние зада­ния. Так и засы­пал. Теп­лый. Куче­ря­вый. И шерсть на нем была белой, как толь­ко что выпав­ший снег. И мяг­кой. Гла­за чер­ные, цыган­ские. Вме­сто носа – пуго­ви­ца. Одним сло­вом, мульт­фильм. Живая игрушка.

Насту­пи­ла вес­на. Скот весь собра­ли в кол­хоз­ное ста­до и погна­ли в горы. Кош­ка­ра я оста­вил при себе. Все рав­но мать от него отка­за­лась. Так он и остал­ся жить у нас в доме.

Вре­мя мы с ним не теря­ли. Я взял­ся за его образование.

В каком смыс­ле обра­зо­ва­ние? Я стал делать из него собаку.

Доволь­но быст­ро он осво­ил коман­ду «лежать!». Еще пару меся­цев мы потра­ти­ли на «сидеть!», «апорт!» и «голос!». По коман­де он и ложил­ся, и садил­ся, и пал­ку при­но­сил, и голос подавал.

Тяже­ло нам дал­ся «фас!».

Кусать­ся он, есте­ствен­но, не мог, а бодать­ся еще не умел. Путем дол­гих и напря­жен­ных тре­ни­ро­вок Кош­кар нако­нец допер, чего от него хотят.

Вна­ча­ле бодал меня. Потом – того, на кого пока­жу. Выгля­де­ло забавно.

Услы­шав коман­ду «фас!», Кош­кар зами­рал, как-то стран­но кло­нил голо­ву на бок, потом делал несколь­ко шагов назад – и с раз­бе­гу вты­кал­ся без­ро­гим лбом.

Ростом он был чуть выше моих колен. Поэто­му пона­ча­лу всех это уми­ля­ло. Через какое-то вре­мя, когда Кош­кар набрал вес, эта милая заба­ва пере­ста­ла быть весе­лой. Но об этом позже.

А пока Кош­кар жил дома, пас­ся в саду, ходил за мной по пятам, как пре­дан­ный пес и вполне себе рос в атмо­сфе­ре все­об­ще­го приятия.

Когда Кош­кар всту­пил в воз­раст ток­ты – тиней­джер по-наше­му, – он стал ходить со мной на колон­ку за водой. Иной раз сопро­вож­дал в посел­ко­вый мага­зин. Пока я поку­пал хлеб, он оста­вал­ся ждать у входа.

Еще через какое-то вре­мя он стал завсе­гда­та­ем наших маль­чи­ше­ских поси­де­лок. Устра­и­вал­ся где-нибудь рядыш­ком и мол­ча слу­шал нашу болтовню.

При­стра­стил­ся ходить на фут­бол. Мы руби­лись, а он пощи­пы­вал трав­ку. Бла­го поля­на фут­боль­ная была у само­го под­но­жия гор. А там тра­вы раз­ной паху­чей – неме­ре­но. Пасись – не хочу.

Все к нему дав­но при­вык­ли и ниче­го осо­бен­но­го в этом не виде­ли. Ну, Кош­кар и Кошкар.

Кста­ти, чуть не забыл.

Дома Кош­кар вел себя совсем по-соба­чьи. Напри­мер, не пус­кал нико­го из чужих во двор. Сосе­ди, при­вык­шие по-ауль­но­му без спро­са вва­ли­вать­ся в дом, быст­ро усво­и­ли новые пра­ви­ла и после несколь­ких «неждан­чи­ков» от Кош­ка­ра пред­по­чи­та­ли сту­чать­ся в воро­та. Или звать хозя­ев из-за забора.

Но все рав­но слу­ча­лись казусы.

 

Пом­нит­ся, загля­нул к нам как-то чабан. Ильяс-ага. Он все­гда так делал. Спус­кал­ся раз в месяц с гор и ходил по дво­рам, соби­рая пла­ту за скот. Зашел и к нам. А мы с паца­на­ми сиде­ли на кры­ше сосед­ско­го сарая. Ели урюк.

И вот смот­рим – захо­дит к нам во двор Ильяс-ага. Сте­пен­ный такой невоз­му­ти­мый акса­кал. Фрон­то­вик. В пыль­ных сапо­гах, с плет­кой в руке. В выцвет­шей на солн­це шля­пе. Он еще слег­ка при­хра­мы­вал после ранения.

Коня он при­вя­зал к забо­ру и без спро­су вошел во двор. И кричит:

– Карим­жан! Каримжан!

Пап­ку мое­го, зна­чит, зовет.

Кош­кар, дав­но уже при­учив­ший всех к новым поряд­кам, пона­ча­лу даже опе­шил от такой наг­ло­сти. При­встал и при­нял выжи­да­ю­щую позу. Мы зата­и­ли дыха­ние. Смот­рим – что даль­ше будет.

Ильяс-ага, ни сном, ни духом, подо­шел к окну и лего­неч­ко так посту­чал. Кош­кар не спе­ша при­бли­зил­ся к при­шель­цу и пре­ду­пре­ди­тель­но потер­ся о ногу. Ста­ри­ку бы насто­ро­жить­ся. Но с дру­гой сто­ро­ны – что для чаба­на баран? Он взял да и оттолк­нул Кош­ка­ра. Да еще и сте­га­нул плет­кой: отстань, мол, опу­пел, что ли?!

Это было ошиб­кой. Непро­сти­тель­ной ошиб­кой. Осо­бен­но плет­ка. Не надо было плет­кой… Но чего уж теперь. Ильяс-ага отвер­нул­ся от Кош­ка­ра и, ниче­го не подо­зре­вая, напра­вил­ся к две­ри. Что там про­ис­хо­дит за спи­ной, Ильяс-ага не видел. И видеть, есте­ствен­но, не мог. А там…

Кош­кар, вко­нец обал­дев­ший от тако­го хам­ства, ото­шел на мак­си­маль­но допу­сти­мое коли­че­ство шагов назад, при­це­лил­ся – и на пол­ном ходу, со всей сво­ей бара­ньей дури, дол­ба­нул ста­ро­го фрон­то­ви­ка акку­рат чуть пони­же спи­ны. А, надо ска­зать, пару дней назад мы выстла­ли во дво­ре све­жий асфальт…

Как он летел, бедо­ла­га, этот Ильяс-ага. Сколь­ко он про­па­хал носом по све­же­вы­сте­лен­но­му асфаль­ту! Мы потом счи­та­ли – один­на­дцать шагов!

Ска­зать, что он не ожи­дал ниче­го подоб­но­го, зна­чит ниче­го не ска­зать. Он не мог даже мыс­ли такой допустить!

Что-о‑о?! Баран?! Чаба­на?! Фронтовика?!

В общем, шля­па поле­те­ла в одну сто­ро­ну, плет­ка – в дру­гую. Сам Ильяс-ага – ласточ­кой по асфальту.

С пере­пу­гу он пере­шел вдруг на рус­ский! Види­мо, в самом даль­нем углу его чабан­ско­го моз­га мысль отка­зы­ва­лась верить, что казах­ский баран может под­нять руку, то есть рога, – на казах­ско­го же чаба­на. Так мог посту­пить толь­ко невос­пи­тан­ный баран. Баран, кото­рый не чтит усто­ев. Не ува­жа­ет традиции.

Коро­че, Ильяс-ага заорал дур­ным голо­сом и задры­гал ногами:

– Дурак­пы­сың?! Ей, дуракпысың?!

А Кош­кар не обра­щал вни­ма­ния. Он выце­ли­вал и всё наска­ки­вал, норо­вя достать в лоб.

На шум и кри­ки сбе­жа­лись соседи.

Впро­чем, вме­ши­вать­ся никто не торо­пил­ся. Все уже про­шли подоб­ное. Лишь дава­ли сове­ты, оста­ва­ясь за забором.

– Ляг и замри! – пред­ла­гал Каир­жан. – При­тво­рись мертвым!

– Беги в сарай! – кри­ча­ли другие.

– Залезь на лестницу!

– Пол­зи в сад!

Неиз­вест­но, чем бы все закон­чи­лось, не подай я коман­ды с кры­ши сосед­ско­го сарая:

– Кош­кар! Фу!

Кош­кар замер как вко­пан­ный, потом нехо­тя ото­шел в сто­рон­ку и лег. Доволь­ный. Отмщен­ный. Вели­ча­вый. Я им гордился.

Чабан, для кото­ро­го зако­ны миро­зда­ния в один миг пре­тер­пе­ли кар­ди­наль­ные изме­не­ния, бро­сил­ся вон.

Вот такое вот приключилось.

 

Меж­ду тем вре­мя шло. Я пере­хо­дил из клас­са в класс. Кош­кар тоже рос. Мужал. Мате­рел. Весил он уже непри­лич­ные для бара­на шесть­де­сят с лиш­ним кило. Ходил враз­вал­ку. Выша­ги­вал, как боц­ман по палу­бе. Стал ленив, задум­чив. Поте­рял инте­рес к дол­гим про­гул­кам. Даже на фут­бол пере­стал ходить. Все боль­ше оста­вал­ся дома. Валял­ся в саду и жевал свою бес­ко­неч­ную жвач­ку. Так он окон­ча­тель­но пре­вра­тил­ся в «агаш­ку» с тяже­лой посту­пью, с рога­ми в три вин­та и взгля­дом испод­ло­бья. Играть с ним уже никто не пытал­ся. Шутить – тем более.

Но мы по-преж­не­му оста­ва­лись с ним «сво­и­ми паца­на­ми». Быва­ло, я выно­сил в сад кор­пеш­ки, и мы люби­ли пова­лять­ся на них вдво­ем. В тени яблонь и слив.

Я читал книж­ки. Вслух. Он лежал рядом. Так и засыпали.

И вот при­е­хал из армии брат. Отслужил.

Как и поло­же­но, долж­ны были зака­тить той. Меня поче­му-то отпра­ви­ли в город. К родне. На пару дней. А когда я при­е­хал, то Кош­ка­ра не нашел.

– В ста­до отда­ли, – бурк­нул отец.

Я уди­вил­ся. Кош­кар нико­гда не ходил в ста­де. Он бы не смог. Он вооб­ще не пони­мал – как мож­но ходить в ста­де? Да и зачем его отда­вать? Ско­ро зима.

А через пару дней я наткнул­ся на шку­ру. Она висе­ла в сарае. Я подо­шел бли­же и потро­гал ее.

Эти завит­ки я бы узнал нао­щупь и с закры­ты­ми глазами…

Так я впер­вые в жиз­ни столк­нул­ся со смертью…

Пом­нит­ся, дол­го еще сидел в сарае. Под сох­ну­щей шку­рой. И никто в окру­жа­ю­щем меня мире не слы­шал и не видел моих слез.

А кто бы меня понял? Кто бы услы­шал? Кто бы пожа­лел? Поду­ма­ешь – баран? Обык­но­вен­ный баран. На то он и баран.

А я вам вот что скажу.

Бара­ны – они, зна­е­те ли, быва­ют раз­ные. Впро­чем, как и люди…

 

Ермек ТУРСУНОВ