Вот снова приближаются декабрьские праздники под названием “День Независимости”, и снова начинаются звонки. Звонят журналисты, родственники, знакомые, кто просит рассказать о событиях тех дней, кто поздравляет с праздником. А у меня наворачиваются слезы и ком подкатывает к горлу. Лично для меня те события – это трагедия, которая долго будет помниться и оставаться жгучей болью в сердце.
Раньше, когда мой сын был маленьким, не понимал, почему я всегда плачу в праздники. Вытирая мне слезы, просил не плакать, ведь праздник же, вокруг все радуются, приносят подарки, поздравляют. Повзрослев, он понял мои слезы, горечь моих воспоминаний, теперь успокаивает меня словами: “Мама, я люблю и горжусь вами, вы для меня пример патриотизма и любви к Родине”.
Желтоксан – моя неугасимая боль. Как и многие мои сверстники, я стала участницей тех страшных событий. Родилась в селе Куйган Курчумского района ВКО в 1969 году. Закончила 8 класс средней школы и в 1984 году поступила в кооперативный техникум Усть-Каменогорска.
Декабрь 1986 года… Мне было 17 лет, когда до нас, студентов 3-го курса, дошли слухи о том, что молодежь и студенты Алма-Аты вышли на улицы столицы с требованием отменить решение о снятии с должности первого секретаря компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева и замене его на Геннадия Колбина, и там происходят жестокие столкновения студентов и милиции. В группе у нас сразу провели собрание, предупредили не поддаваться на провокации, не выходить на улицы. После собрания, выйдя из корпуса техникума, я с сокурсницами Калибаевой Бакыт, Алимбаевой Амангуль (они из Зайсана) и другими девочками, бурно обсуждая услышанное, решили как-то поддержать молодежь в Алма-Ате. Встретили Бузубаеву Динару, которая училась в другой группе, обратились к ней с вопросом: “Что делать?”. На что она ответила, что у нее есть листовки с призывом к студентам Усть-Каменогорска поддержать молодежь Алма-Аты и выйти на площадь, была указана дата проведения митинга. Надо размножить и вывесить по городу. И мы с энтузиазмом начали переписывать и размножать эти листовки, тогда компьютеров не было, писали на простом тетрадном листке, ручкой, большими печатными буквами. Нам надо было еще успеть развесить листовки по городу. Поэтому мы писали и за уроками. Вечером расклеивали эти листовки на улицах. Хорошо помню, что клеила листовки в строительном техникуме, где учился мой старший брат, их мне впоследствии и предъявили сотрудники КГБ.
После помню, солдаты окружили наше общежитие, техникум, приехали люди из КГБ в штатском, собрали нас всех, провели собрание, показывали листовки, знаем ли мы, кто писал, развешивал. Мы, конечно, все отрицали. Но, как в жизни бывает, находятся подлые люди среди своих, и одна наша сокурсница, казашка, указала на нас всех, кто писал листовки, сказала, что видела, как мы писали на уроках. Нас, девочек. забрали в КГБ. Были допросы, угрозы. Менялись следователи один за другим, то один допрашивает, то другой, один угрожает, другой уговаривает признаться, заставляли писать печатными буквами под диктовку. Меня в кабинете допрашивали одну, про других девочек я не знала, что с ними. КГБ интересовал вопрос, кто нам дал листовки, кто организатор. Я все отрицала и не признавалась, на меня давили тем, что листовку сняли со строительного техникума, «у тебя там брат учится, это ты повесила листовку». Отпустили нас поздней ночью. В день митинга нас снова забрали в КГБ, и снова бесконечные допросы, угрозы, нервы были на пределе. Вечером отпустили, предупредив, чтобы не ходили на площадь. Мы, не послушав, все равно пошли на площадь, но опоздали, люди, в основном молодые, шли с транспарантами от площади к мосту, окруженные милицией и солдатами. Нас солдаты не подпустили к шествию, и мы вернулись в общежитие.
На следующий день 23 декабря снова собрание комсомольское, где меня, Калибаеву Бакыт, Алимбаеву Амангуль и еще девочек, исключили из комсомола, поставили вопрос перед руководством техникума об исключении из техникума. Мы, конечно, все плакали, для меня было позором исключение из техникума. Как домой возвращаться, как родителям смотреть в глаза, тем более последний курс, до диплома оставалось совсем чуть-чуть? Не знаю, от злости или от безвыходности, нервы сдали, я набросилась с кулаками на предательницу со словами: “Ну и чего ты добилась, сдав нас КГБ?!”. Меня арестовали и закрыли в КПЗ. Потом снова допросы, изолятор, тюрьма в «крепости», суд. Меня судили по статье 173 часть 2: “Угроза или насилие в отношении должностных лиц, общественных работников или граждан, выполняющих общественный долг”. В связи с моим несовершеннолетием 65-ую статью не применили. Осудили на один год лишения свободы.
С 23 декабря 1986-го по 12 марта 1987 года я находилась в крепости Усть-Каменогорска, и когда до моего совершеннолетия оставалось всего 13 дней, власти меня этапом отправили в Россию на «малолетку» в город Новый Оскол. Не стали ждать две недели, видно, решили, чтобы я увидела и испытала все тяготы тюремной жизни. Полтора месяца я провела в дороге вагонзаках, в пересылочных тюрьмах России, пока добралась до Нового Оскола. Связи с родителями не было, письма писать запрещалось, но все равно писала и выкидывала в окно вагонзака, когда вели в туалет. И представляете, позже, когда вернулась домой, мама мне показала мое письмо, оно было прочитано сердобольным человеком в Воронеже, поверх конверта тот написал, что нашел письмо на вокзале и пересылает адресату, извинялся, что прочитал! Все-таки есть на свете настоящие люди!
Когда доехала до «малолетки», меня определили в карантин и, в связи с исполнением в дороге 18 лет, сказали готовиться обратно на этап в Казахскую ССР. И снова полтора месяца – автозаки, вагонзаки, пересылочные тюрьмы – но уже в обратную сторону, на родину. Где-то в июне месяце 1987-го попала в женскую колонию, Алматинской области поселок Жаугашты, отряд номер 5. Там староста отряда и старшие женщины, посовещавшись, решили, что я еще маленькая, и срок у меня маленький, и работать я не буду, приставили к женщине ОТК. Там была швейная фабрика, с этой женщиной мы возили изделия в ОТК, там сидели люди с воли и принимали готовые изделия от нас, проверяли качество.
В конце июля начальство колонии объявило об амнистии. В честь чего была амнистия, я не помню, но мне сказали, что моя статья попадает под это дело, и чтобы я готовилась на комиссию. Помню, завели меня в кабинет, где заседала комиссия по амнистии, секретарь зачитала мою статью, и то, что я писала листовки, участвовала в антиобщественных национальных выступлениях. Стояла гробовая тишина. Вокруг сидели члены комиссии, все молчали, и я заметила, что все были казахской национальности. Когда секретарь сказала, что у меня нет никаких нарушений, все сразу заговорили: “Мы за!”. Но тут встал председатель комиссии, прокурор, жаль не помню фамилии его, и как закричал на меня: “Ты националистка, сейчас мы отпустим тебя, ты выйдешь на волю, будешь бить себя в грудь – вот, казахи, я за вас воевала, за вас пострадала. Тебя вообще надо пожизненно посадить!”. Я, конечно. заплакала в окружении грозных дядек и тетек, вышла из кабинета не понимая, меня амнистируют или нет.
И вот на протяжении прошедших тридцати двух лет я думаю и вспоминаю об этом прокуроре. Кто он сейчас? Не бьет ли сейчас он свою грудь за казахов?
Меня амнистировали, и 6 августа 1987-го за мной приехала мама, увезла с собой домой в Курчум. Приехав домой, я узнала, какие испытания выпали на долю моих родителей. На работе у отца было собрание, где перед всем коллективом обсуждали, что он воспитал дочку националистку, антиобщественницу, если бы он был партийным, коммунистом, посадили бы рядом с дочкой. После коллеги мне рассказывали, что отец почернел и поседел за один день. Мама была учительницей в школе, ее перевели библиотекарем.
Я устроилась на работу бухгалтером на предприятие, где работал отец. Зимой 1990 года к нам домой приехал представитель комиссии по расследованию декабрьского восстания, которому я написала заявление о пересмотре моего дела. В сентябре месяце 1990 года представитель РОВД привез и ознакомил меня с постановлением о реабилитации. После несколько раз звонили из кооперативного техникума, сообщили, что я восстановлена и просили приехать, закончить учебу. Я закончила учебу и получила диплом.
Мои родители рано ушли из этой жизни, я думаю, сказались все переживания из-за меня. И никогда не забуду слезы моего старшего брата, который тоже тогда был студентом, когда он узнал, что со мной случилось, он плакал, что не доглядел за мной, что он скажет родителям. Все мои испытания ничего не стоят, но слезы родного брата… До сих пор не могу без слез вспоминать, вот сейчас пишу и плачу.
Все тридцать лет, оборачиваясь назад, я задаю себе вопрос, что это было и почему? И, если вернуть все назад, как бы я поступила? Моё мнение, не побоюсь этого слова – это патриотизм, это любовь к своей нации, к родной земле, нетерпимость к несправедливости, предательству. Так меня воспитали мои родители. и я ни о чем не жалею. Даже горжусь, что внесла свой скромный, маленький вклад на пути к независимости.
Сейчас мне пятьдесят лет, живу с семьей в Алматы, работаю главным бухгалтером в частной компании. Но ирония судьбы: живу в независимом Казахстане, своего жилья не имею, уже восемь лет снимаю квартиру то у уйгуров, то у турков, то у оралманов. Члены моей семьи прописаны кто где: муж у своей сестры в Таразе, я в Алматы у одноклассницы, дети в Семее у бывших соседей. С восемнадцати лет работаю, стажа 32 года, и не заработала на жилье. Но не унываю, успокаиваю себя – после того, что увидела и пережила, я сильная. Все будет хорошо.
16 декабря 2019 года еду в Зайсан на встречу со своими сокурсницами – ГЕРОЯМИ ЖЕЛТОҚСАНА Калибаевой Бакыт, Алимбаевой Амангуль, Бузубаевой Динарой.
Гульжан ЕСИРКЕНОВА (Каримгазина)