Герольд БЕЛЬГЕР
За свой век я пережил много правительств – как всесоюзных, так и республиканских. В пору независимости тоже. Не помню, чтобы кто-то был ими доволен. Правда, в сталинское время крепко втемяшили дежурную фразу: «Айналайын партия и правительство».
Но это от тотального страха и оцепенения. Как только чуть ослабли вожжи правления, правительства ругали все – на кухне или в подворотнях. О том образно выразился еще русский писатель Алексей Ремизов в романе «Взвихренная Русь»: «Ведь какое бы ни было правительство и самое ангельское, всё равно будет оно всегда осуждаемое, всё равно, какая бы ни была власть, а как власть – ярмо. А человек в ярме – человек брыклив. И только закоренелый раб, и скот рад узде – ярму».
Не вспомню точно, сколько у нас, в Казахстане, за 23 года независимости было правительств – кажется, около десяти. Но точно знаю: особых восторгов не было. Зато негативов – шаш етектен. Должно быть, и в дальнейшем не расстанемся с раздрызганной арбой.
***
В «Чевенгуре» Платонова читаю: «Он любил женщин и будущее и не любил стоять на ответственных постах, уткнувшись лицом в кормушку власти».
Апырай, а! Интересный тип.
У нас как раз всё наоборот: огромная армия ненужных чиновников насмерть (не стоят) сидят, лежат на ответственных постах, уткнувшись (не лицом) рожей, харей в кормушку власти. В этом они видят единственный смысл и прелесть жизни.
***
Немецкая мудрость гласит: бедствовать – все равно, что не жить. А быть в богатстве – еще не значит, что жить хорошо.
***
На мой взгляд: пока интеллигенция была под колпаком идеологии и цензуры, пока ее гнобили-ломали и она была вынуждена проявлять характер и стойкость, говорить эзоповым языком, она была честнее, чище, благородней и ближе к народу.
Получив долгожданную свободу, она сразу сникла, лишилась лучших качеств, исподличалась и иссволочилась.
Одним из первых обратил на эту метаморфозу внимание Наум Коржавин – был такой поэт и вольнодумец, которого нынче сильно запамятовали. Как-то в одной из своих статей (23.02.2001 в газете «Известия») он задал вопрос: «Неужели вы не видите, что интеллигенция, оказавшись на свободе, стала делать то, что до этого делала советская власть, – плевать на народ?».
У нас же, по-моему, смирились с тем, что на народ, как на быдло, плюют все. Власть плюет, а вместе с ней и интеллигенция. Поневоле порой согласишься с определением интеллигенции циника Ленина.
«А ведь был момент, когда народ стал прислушиваться к интеллигенции!».
«…А мы этот момент на Гайдаре и Чубайсе профукали», – заметил Коржавин в той же статье.
***
Вспоминаю своих коллег-писателей, которые в последние годы тихо и неожиданно уходили в мир иной.
Уходит мое поколение…
И писатели уходят по-разному. Кто-то на исходе жизни не прикасается к бумаге десятки лет. Исписался. Устал. Разочаровался. Лишился стимула. Иссяк.
Кто-то шкрябает пером до последнего дня. Торопится. Что-то недосказал. Долг велит. Да и дар, кажется, не весь заглох, вышел. Перо еще не лишилось огня и силы.
Кто-то продолжает мурыжить свою дохлую рукопись, накладывать заплаты, стремясь оживить ее разными языковыми финтифлюшками.
Есть и такие, что всё еще надеются на что-то: на медальку-орденок, на какую-нибудь премию, на переиздание написанного сорок лет назад, на запоздалое признание.
Кто-то суетится просто по инерции, всё еще строит некие козни-интриги.
Всех я знаю. И никого не осуждаю. Ибо помню: и писатель – пендешка.
Однако считаю: если ты писатель по призванию, то творить будешь до последней минуты.
Пример: шикарный прозаик и поэт Валентин Петрович Катаев.
Александр Рекемчук вспоминает, как однажды он предложил ему войти в какой-то секретариат, на что Катаев, отчужденно посмотрев, ответил: «Послушайте, Рекемчук… Мне осталось пятнадцать минут. И все эти пятнадцать минут я буду писать!».
Случай этот приводится в романе-цитате (такой жанр!) Сергея Мнацканяна «Великий Валюн, или Скорбная жизнь Валентина Петровича Катаева».
Юрий Крохин, рецензент этой книги, комментирует: «Представьте, что он сказал? Старый писатель недвусмысленно обозначил, что времени ему отведено мало и ни на что другое, кроме как писательство, он его тратить не намерен. Он уже знал, что жизнь на излете…» («Литературная Алма-Ата», 2014, № 11, стр. 75).
Неистово трудился в литературе до рокового часа Кадыр Мырза-Али. Писал стихи, поэмы, исследования, мемуары, пьесы, прозу, афоризмы, много переводил. Еще при жизни издал 17 томов произведений. «Вместе с переводами?» – спросил я как-то. «Да ты что?! – удивился он. – Вместе с переводами зашкалит за сорок томов!».
Был он очень плодотворным. Я его знавал десятки лет. Немало общался. Восхищался его юмором, острословием. Многие годы он тяжело болел. Всё чаще писал, лежа на спине, преодолевая боль. Обладал культурой труда. Ценил время. Педант был – немцу не чета. Говорил мне: «Ты больше казах, а я больше немец». Ради творчества отказывался от многого.
«Ах, Гера, если бы ты знал, от каких приглашений-застолий я отказывался! Жил затворником. Писал, писал. К телефону не подходил. Друзей избегал. Читал, книги собирал, рукописи копил, постоянно писал».
Так и ушел, не осуществив всего, что хотел, планировал.
Убежден: жизнь и творчество моего казахского коллеги и почти ровесника (он был моложе меня на два месяца и в шутку говорил: «Ты на две рубашки износил раньше») – прекрасный образец для всех, кто дружен с пером и бумагой.
Надо помнить катаевское: «Мне осталось пятнадцать минут. И все эти пятнадцать минут я буду писать!».
В чьих-то воспоминаниях я читал: умирающий Лев Толстой водил правой рукой слева направо, будто писал даже в бессознании.
Таков истинный писатель, а не хоббист.
«Общественная позиция»
(проект «DAT» №21 (385) от 1 июня 2017 г.
Плетенье чепухи
Герольд БЕЛЬГЕР