«Общественная позиция»
(проект «DAT» №36 (353) от 6 октября 2016 г.
Смысл вольных строк
Порою меня охватывает глубокая неприязнь к себе оттого, что все чаще подвергаюсь старческому ворчанию. Многое, что я вижу, что слышу, с чем сталкиваюсь повседневно в нашем обществе, мне откровенно не по душе. Вот и ворчу. И сам себе не мил. Да что там не мил – противен.
Ну, в самом деле, на кой ляд мне сдалась власть мародеров? Господа, дорвавшиеся до власти, так устроены. Их охватил древний инстинкт: если враг грабит твой аул – грабь вместе, хватай все, что плохо лежит. Хватай, точно волк, как можно больше, впрок, а там видно будет, куда кривая выведет. Может, повезет, может, удастся избежать расплаты-кары. Лишь бы сегодня было хорошо.
Аллах с ними! Я ведь им не судья.
Стойко недоволен я также нашей так называемой интеллигенцией – зиялы қауым. Увы, не интеллигенты они вовсе, а образованцы (по Солженицыну), конформисты, шкурники, попрошайки, матерые стукачи.
Ну, и какой смысл их честить, корить, разоблачать? Так сложилось. Горбатого только могила исправит. Какой же смысл мне ворчать? И в конце концов, кто я такой, чтобы всех судить-рядить? Да еще собратьев-коллег иного рода-племени.
Ну, и зачем мне вообще обо всем этом писать? Зачем дразнить гусей? Ведь по большому счету наверняка и я такой же пенде, обитатель бишаринского уюта, продавленного дивана, всего-навсего пенсионер аль-Дивани.
Так с какой стати ты много берешь на себя и скулишь в тени, в закутке? Может, разумно помалкивать? Да Толстой не велит. И совесть скребет. Душа корчится. Взыскует: «Не могу молчать!»
Вот убийственная формула, выведенная Альбером Камю о современном человеке: «Он блудил и читал газеты».
А ведь это вполне приложимо к облику современного азамата. Правда, газеты он ныне не особенно читает – некогда, надо бабло делать и блудить в широком смысле, т.е. воровать, хапать, выкручиваться, угождать, приспосабливаться, заботиться о собственной шкуре.
Как от этой заразы следует излечиться?
У меня нет рецепта.
Тот рецепт, который предлагает Альбер Камю в своей философской повести «Чума», слишком радикален и страшен. Вот этот рецепт: «Единственный способ объединить людей – это послать на них чуму».
Вот такое чистилище!
Поневоле воскликнешь: «Астафиралла!»
Помилуй, Аллах: я до такого – при всем моем скептицизме – пока не додумался.
Пәлесінен аулақ!
Чистилище от скверны таким образом – прерогатива исключительно одного Абсолюта.
***
Жарасбай –
внук Нуркана
Он был из аула Коктерек, в семи километрах от села, куда нашу семью с Волги депортировали в сентябре 1941 года.
В Коктереке я бывал не раз. Аул как аул. Но раскинулся он в живописном месте. Рядом Есиль-река, озеро, березовые колки, тальник, ковыльный простор. В этом ауле проживали братья-кузнецы Омар и Коспан, их сын, мой кореш, Ыбжан (Ибрагим), дедушка Нуркан-поштабай – скромный, деликатный, добрый аташка, русское семейство Шаловы (корень не казахский «шал», а русский «шалый»), сын которых – Анатолий Федорович – став вторым секретарем ЦК комсомола Казахстана, определил мою судьбу: помог мне, беспартийному спецпереселенцу, находящемуся под комендантским надзором, поступить в числе первых пяти соплеменников в КазПИ им. Абая.
Из тихого Коктерека вышло немало достойных азаматов – учителей, литераторов, ученых, видных деятелей и даже один генерал.
С этим аулом связывают меня многие добрые воспоминания. Как и с другими приесильскими аулами, которые обслуживал фельдшер-акушер Карл Бельгер, мой отец – Жанажол, Жанаталап, Өрнек, Мектеп, Каратал, Алқа-Ағаш, Карачок, Козловка…
Из этого аула – Коктерек – вышел и он, мой младший друг и коллега, одношкольник, будущий поэт Жарасбай Нуркан.
Был он на два с половиной года младше меня (в детстве разница ощутимая), и потому я познакомился с ним, когда он, окончив местную начальную школу, переехал в наш аул продолжать учебу в средней казахской школе.
Учился он старательно, отлично, вместе со своим другом-одноклассником Ермеком Конарбаевым (будущим талантливым прозаиком, к сожалению, рано умершим) заметно выделялся среди сверстников, был любознателен, участвовал в школьной самодеятельности, читал толстые книги, а в старших классах сочинял стихи.
Далее жизнь пошла по знакомой стезе. С блеском кончил школу, затем – университет в Алматы, вернулся в аул, учительствовал, женился, перебрался в Акмолу, работал журналистом, писал, переехал в Алматы, сотрудничал в издательстве «Жазушы», в газетах, печатался, издавал книжки, стал членом Союза писателей. Жил, как говорят казахи, не лучше других, не хуже иных.
И все же жизнь не сложилась так, как хотелось, как задумалось. Преследовали житейские проблемы, нелады с работой, сложные отношения с пишущей братией, отсутствие моральной и материальной поддержки, подспудные интриги, психологические комплексы, ранние недуги, творческая замкнутость. Убежден: он был талантлив от природы, образован, начитан, но потенциально так и не раскрылся.
В чем причина? Может, сиротское детство (рано лишился матери), жизнь в чужой семье отца, чувство неприкаянности, лишения, болезни? Не могу судить. Но с болью чувствую: человек не смог реализовать природных задатков в полной мере.
А поэт был крепкий. Талант, филологически отшлифованный. Душа возвышенная. Чувство реальности отменное. Сердце чуткое.
Всеми формами версификации владел изящно. О том ярко свидетельствуют и две его книги – «Қызылжар» (2012) и «Көкжиек» (2013), с любовью и тщанием составленные и изданные его настойчивой и активной вдовой Казиной Нуркановой.
Что составляет содержание этих книг? Стихи и поэмы, дастаны, поэтические посвящения известным личностям (С.Сейфуллин, Г.Мусрепов, М.Ауэзов, Г.Мустафин, М.Хакимжанова, Б.Момышулы, Р.Кошкарбаев, Н.Тлендиев, М.Козыбаев и др.), стихи для детей, эпиграммы, шутки, стихотворные шаржи, переводы (из Есенина, Некрасова, Фета), айтыс (с А.Нуртазиным), даже одноактная юмористическая пьеса.
О чем он главным образом писал?
О любви к родному краю, к отчей земле, к материнскому языку, к Казахстану и к его славным людям, о любви к черноглазым чаровницам, к природе, к прошлому и настоящему, о благородстве, возвышенных человеческих чувствах, о чести и достоинстве, о смешных житейских случаях, об изъянах-слабостях человеческой натуры, о доблести, храбрости, воле к свободе своих предков, о горестных и радостных зигзагах человеческой судьбы. Словом, известные мотивы вечной Поэзии.
Но обо всем этом он сумел сказать свежо, по-своему, не банально, не ординарно, не обще-декларативно. Все, о чем он писал, пропущено через неподдельное, искреннее, душевное восприятие.
О чем он мечтал?
Бар өмірім өлеңмен
өтсе менің,
Туған елді жырлауға
жетсе лебім…
С особенной любовью он воспевал красоты родного аула Көктерек:
О, менің көкорайлы
Көктерегім,
Жаһанда өзіңдей жер жоқ
дер едім.
Арада айлар өтіп,
оралған соң,
Кеудеме сағынышым
көп қой менің.
Его стихотворение «Қызылжар» звучит как гимн родного края, как ода лесо-степным просторам Северного Казахстана.
Атың сенің елге мәлім,
Естіген жұрт қызығар.
Сен дегенде менің әнім
Үзілмейді, Қызылжар!
О, Қызылжар, Қызылжар!
Я пишу не литературоведческую статью о творчестве поэта Жарасбая Нуркана, а всего лишь краткое представление о нем, ибо знаю, что русскому читателю он, к сожалению, почти не знаком, да и казахские читатели в суете повседневной торопливой жизни заметно удалились от него. Ведь у казахов недостатка в поэтах никогда не было.
Отмечу здесь еще его переводческий дар. Напомню начало известнейшего стихотворения С.Есенина «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..»:
Шаганэ ты моя, Шаганэ!..
Потому что я с Севера,
что ли,
Я готов рассказать тебе
поле,
Про волнистую рожь
при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Вот как по-казахски озвучил-переложил эти строки Жарасбай:
Шаганэм сен менің,
Шаганэ.
Теріскейден болған соң ба,
немене.
Дала жайын жыр етуге
мен дайын.
Ай туғанда толықсыған
бидайын.
Шаганэм сен менің,
Шаганэ.
Очень милый, проникновенный, на мой взгляд, перевод.
Не помню, переводили ли на русский язык самого Жарасбая. Кажется, он о том и не заботился. Для него важно было самовыражаться по-казахски. В книгу «Қызылжар» Қазина включила несколько стихов поэта в переводе Владимира Гундарева. Завершаю свою заметку двумя строфами из стихотворения «Моя любовь» в его переложении. Оно отражает смысловую суть поэзии Жарасбая.
Все боли века – в сердце
у меня,
Несу упорно тяжкий
груз поэта.
И в этом я не берегу себя,
Любовь отныне
прославляю я.
Любовь – к тебе, казахский
мой народ,
И по-казахски я стихи
слагаю,
В них воплощая суть
твоих забот
И счастье достигаемых
высот.
…Он умер в Астане на рассвете майским днем в 2011 году, когда спешно собирался в скорбный «Алжир», дабы воздать поэтическую дань памяти невинным жертвам советского концлагеря.
Такова судьба Поэта.
Похоронили его в родном Коктереке, под раскидистым вязом, рядом с могилой любимого дедушки Нуркана. Того самого всеми почитаемого «поштабая», который с неизменной лаской называл меня «Кира».
Да будет пухом им родная земля!
Сентябрь 2013 г.
***
Не знаю, жив ли ныне Ганс Магнус ЭНСЦЕНБЕРГЕР. Если жив, то ему должно быть 84 года, ибо хорошо запомнил, что он на пять лет старше меня. Он был рупором легендарной писательской организации в Германии – «Группы 47». Я в свое время с большим интересом и пиететом читал его в немецких изданиях и – реже – в русском переводе. В 60–70‑е годы прошлого века он часто приезжал в СССР и даже в какой-то мере говорил по-русски (наравне с английским, французским, испанским, шведским, итальянским, датским). Вообще-то чем он только не занимался! Горизонт его интересов и увлечений был необычайно широк: поэзия, проза, публицистика, очеркистика, эссеистика, критика, философия, политика, издание книг, редакторство и даже математика. Очень свободный, мыслящий, дерзкий, эпатажный был человек. Ни на кого не похож. В СССР его не больно жаловали: числился диссидентом, не вписывался в принятые каноны, вечно плыл против течения.
Из казахских писателей его читали только Аскар СУЛЕЙМЕНОВ и Ануар АЛИМЖАНОВ (он, кажется, даже встретился с ним где-то на литературных тусовках).
Гансу Магнусу хотелось даже подражать («болмасаң да ұқсап бақ») – именно его внутренней свободе, раскованности, вольности. Меня привлекала даже его стилистика. Но подражать Энсценбергеру в условиях СССР (а тем паче Казахстана) было абсолютно безнадежно.
Выражался он резко и неожиданно.
«Занятие политикой есть прощание с жизнью, поцелуй смерти».
«Мое честолюбие связано с моей работой. Дело писателя – сидеть дома за столом и писать. Потому его и называют писателем».
«Человек, у которого мало денег, но кто интересуется культурой, является культурным человеком».
«Высокая культура всегда остается в обществе уделом меньшинства».
«Политик и проповедник утратили авторитет».
Эти сентенции я «выудил» из интервью Ганса Магнуса Энсценбергера с корреспондентом «Литературной газеты» в 1993 году. Тогда он был в зените славы. Стихи его, помнится, печатались в «Иностранной литературе». У меня среди бумаг сохранилось его интервью с В. ЗАПЕВАЛОВЫМ.
Жаль: я не могу назвать ни одного казахского писателя, который был бы хоть немного похож на него. Другая аура, иные нравы. Из русских, полагаю, ему интеллектуально близок Андрей БИТОВ.
***
Я считаю, что поощрять труд писателя разными побрякушками (ордена, медали, знаки) вовсе не обязательно, а вот литературных премий должно быть много, в том числе и экзотических, уникальных. В этом смысле французские традиции весьма похвальны. Из газет я узнал, что всего во Франции полторы тысячи премий. Для убедительности пишу еще раз цифрами – 1500. Самые популярные: «Гонкуровская премия», Ренодо, Медичи, «Фелина», «Энтерелье». Они открывают путь к славе и тиражам.
При этом денежное выражение этих премий весьма невелико. Скажем, Гонкуровская премия составляет всего примерно 10 долларов, а вот престиж – громадный. Допускаю, что количество разных премий позволяет поддерживать высокое реноме литературы.
Казахстанской литературе, по-моему, есть резон учиться по этой части у французов.
Ratel.kz
Герольд БЕЛЬГЕР
