«Общественная позиция»
(проект «DAT» №9 (373) от 8 марта 2017 г.
Дат-Анализ
• На вопрос: «Какая роль отводится Национальному фонду, правительству и народу в модернизации экономики?» отвечает кандидат экономических наук Слям Ахметов.
– Слям Сапаргалиевич, сейчас в экономике Казахстана наблюдается активное расходование средств Нацфонда. Причем его средства, как правило, не используются для снижения стоимости денежного предложения. Это правильно?
– У нас была блаженная связь между высокими ценами на нефть и количественным экономическим ростом. Но со временем ситуация изменилась в корне. Оказалось, что сформированная рентная модель казахстанской экономики при низких ценах на нефть не работает. Причина этому – исчезновение донора всех «успехов», высоких нефтяных цен.
Поэтому, разумеется, не имея других источников для поддержки хозяйственной системы, банков, правительство вынуждено активно расходовать деньги из Нацфонда. Так, согласно данным Национального банка, только с августа 2014 года по декабрь 2016-го активы Национального фонда снизились с $77,2 млрд до $61 млрд. То есть за 2 года и 4 месяца израсходовано $16,2 млрд, или 21% всех средств Нацфонда. Вероятно, Нацфонд и дальше будет уменьшаться, и это, конечно, тревожный тренд.
Печально и другое, что правительство при дорогой нефти так и не смогло создать все необходимые условия для формирования конкурентной модели развития экономики, слабо связанной с ценами на нефть.
– Как известно, одним из серьезных препятствий на пути модернизации экономики выступает коррупция. В чем вы видите выход?
– Конечно, коррупция – опасное явление, не дающее осуществлению модернизации, и она разрастается там, где есть институциональные провалы. Поэтому без политических и институциональных реформ вряд ли возможно обуздать коррупцию.
Приведу в качестве примера Сингапур. Эта парламентская республика при обретении независимости страдала от высокой коррупции и бедности. Стране приходилось покупать из-за границы даже пресную воду. Но это азиатское государство под руководством легендарного руководителя смогло жестко и почти на нет искоренить коррупцию. Правитель Сингапура Ли Куан Ю в своих мемуарах особо выделяет то, что он постоянно насаждал принцип верховенства закона и равенство всех перед законом.
Он создал силовое, независимое министерство для борьбы с коррупцией в высших эшелонах власти, которое не подчинялось правительству и даже ему! В результате сегодня Сингапур – прозрачная страна. В 2016 году по индексу восприятия коррупции он поднялся с 8‑го на 7‑е место.
– Давайте вернемся к нашей экономике. Как вы оцениваете ситуацию с экономической модернизацией в Казахстане?
– Главная цель модернизации – сделать экономику конкурентоспособной, чтобы ее характеризовал такой показатель, как экспорт продукции на мировой рынок с высокой добавленной стоимостью. Ведь он обеспечивает приток валютной выручки, укрепляет экономику, надежно защищает нацвалюту от девальвации, создает условия для создания высококвалифицированных рабочих мест и т.д.
Но посмотрите, что происходит у нас. Согласно официальной статистике, экспорт Казахстана на 80% состоит из продажи нефти и другого сырья, тогда как экспортные возможности не сырьевой экономики по реализации готовой продукции остаются крайне низкими. Эти данные, конечно, свидетельствуют о неконкурентоспособности казахстанской экономики. И поэтому, если образно выразиться, то экономическая модернизация уже долгие годы остается «ржавым гвоздем в ботинке» у правительства.
– Какую основную проблему вы могли бы выделить в неэффективном осуществлении модернизации экономики Казахстана?
– Повторюсь, что главной ценностью в реформе экономики и общества является человеческий капитал. Кстати, в структуре этого капитала «сидит» и элита. Кто она по определению социологов? Это группы и индивидуумы, непропорционально владеющие жизненно важными ресурсами, в том числе и властью. В теории относительно смены элит выделяют два их типа. Первый тип – это элита, воплощающая гибкость, инновацию, новые технологии. Второй тип − это элита, делающая ставку на сохранение установленного порядка и в политике, и в экономике. Так вот, по моему убеждению, у нас крайне низкая доля элиты первого типа.
– Вы хотите сказать, что модернизацию казахстанской экономики должны повести элиты первого типа?
– Да, вы правы, модернизацию экономики и общества должны повести они, причем с широким привлечением народа. Следует учитывать исторические уроки, что насаждение модернизации «сверху» без участия «низов» ни к чему хорошему для общего блага не приводит, но зато приводит к непомерному увеличению частной собственности у крупных чиновников.
– Но как увеличить удельный вес элиты с креативным мышлением?
– Полагаю, что начатые политические реформы в стране должны открыть дорогу первому типу элит. По большому счету, ведь подлинная модернизация есть широкий канал рекрутирования высококвалифицированных специалистов в элиты. Она вместе с тем есть и единственный драйвер улучшения жизни народа. И поэтому именно первый тип элиты может демонстрировать, что он заслуживает право на власть, представленное ему остальным обществом. Но, к сожалению, из-за низкого спроса в сырьевой экономике на высококвалифицированных специалистов у нас не усложняется технологическая основа бизнеса, нет устойчивого тренда к сложной модернизированной экономике.
– На ваш взгляд, повлияла ли длительная эксплуатация сырьевой экономики на качество человеческого капитала в Казахстане?
– Для успешного осуществления модернизации корреляция между доходами от нефти и развитием человеческого капитала должна была быть очень высокой. Но, увы, этого не произошло. Чиновничество завело структуру экономики к сырьевому и одинокому его господству. И, как следствие такой высокой степени увлеченности продажей сырой нефти, был сильно деформирован человеческий капитал страны и вместе с ним наилучшие возможности определения, с чего и как начать модернизацию экономики.
– А есть ли данные, которые подтверждают такую деформацию?
– У нас в официальной статистике есть такой постоянный показатель, как «самозанятые», удельный вес которых достигал 31% от трудоспособного населения. Сейчас, по экспертным данным, постоянной работы не имеют 3,3 млн человек – это 36,6%. А «самозанятых» статистика уменьшила до 2,2 млн человек, или до 24,4%. Кроме того, официально она показывает и 5% безработных.
Конечно, в жизни все это сильно изменчиво, и картина может быть даже хуже. Сомневаюсь, что статистика (официальная – Ред.) сможет отразить реальные данные. Но есть и другие показатели, раскрывающие реальное положение дел.
Например, количество граждан страны, которые не имеют текущих отчислений в пенсионный фонд. Так вот, таких граждан, по экспертным данным, насчитывается 6 млн человек, или 66,6% трудоспособного населения!
Эти удручающие цифры, по сути, показывают и реальный уровень жизни, платежеспособность большинства населения, заводят под ЕНПФ «пороховую бочку», и они как раз и есть отражение деформации структуры трудоспособного населения.
Несомненно, что вместе с этими нашими людьми, теряющими навыки и компетенцию, государство теряет качество первостепенного своего ресурса − человеческого капитала. Но чиновникам пока удается хоть как-то нивелировать эту острую проблему.
– Как это происходит?
– Госбюджет Казахстана на 45–50% заполняется за счет доходов от продажи нефти. Немалая часть этих средств и поглощается «альтернативной социальной базой» в виде зависимой от бюджета части населения. В ее состав входят не только сами бюджетники и члены их семей, но и большое количество работников компаний, живущих за счет госзаказов, госзакупок, а также получатели различных пенсий, пособий, стипендий и других выплат из бюджетов. И эта социальная база имеет устойчивую тенденцию к увеличению. Конечно, это движение совершенно в другую сторону, чем следование к модернизированной экономике. Поэтому эти методы никак не могут привести к равновесию на рынке труда.
– Но как исправить ситуацию? Ведь реальный высокий уровень безработицы – это слишком болезненное явление для страны.
– Конечно, такая ситуация сильно усугубляет неравенство доходов в обществе, которое ведет, в конечном счете, к неравенству возможностей, а неравенство возможностей в высокой степени коррелируется с социальным возмущением населения. Правительству надо брать пример с Индии, которая сумела развить свою промышленность до уровня, когда проблема безработицы у нее сейчас практически не стоит, как в прежние времена.
– Как долго может существовать сложившаяся ситуация с сырьевой моделью казахстанской экономики?
– Однозначно, сырьевая экономика остается исторически ограниченной и стратегически бесперспективной. Уже сегодня, по экспертным данным, около 50% доходов госбюджета закрываются за счет средств Нацфонда, и продолжительность такой ситуации ограничена сроком сохранения низких цен на нефть. При этом крах сырьевой модели экономики может наступить не из-за низкого падения цен на нефть, а в решающей степени – из-за провала в качестве развития человеческого капитала страны.
– Но такое развитие ситуации должно указывать на углубление рисков в экономике. Какие данные свидетельствуют об этом?
– На сегодня особенным риском для казахстанской экономики стала ее критическая зависимость от реализации сырой нефти, а также растущий следом за ней большой внешний долг. Так, по состоянию на 30 сентября 2016 года, валовой внешний долг Казахстана достиг $165,4 млрд, а его обслуживание только за 2015 год обошлось республике в $37,6 млрд.
С другой стороны, казахстанский экспорт, как валютный источник погашения внешних обязательств, падает. За 2015 год он составил лишь $46,5 млрд, а, по предварительной оценке, за 2016 год – всего $37,2 млрд. При этом отрицательное сальдо текущего счета платежного баланса возросло с $5,5 млрд в 2015‑м до $8,2 млрд в 2016‑м. Поэтому не исключено, что валовой внешний долг Казахстана будет и дальше увеличиваться. И это очень тревожный тренд, когда падают доходы страны, но растут совокупные внешние обязательства, их обслуживание и ухудшается платежный баланс.
– Получается, нефтяная отрасль так и не смогла оказаться драйвером экономической модернизации Казахстана?
– Да, но она могла и должна была быть таковой. Например, мог быть построен нефтеперерабатывающий комплекс, другие нефтехимические компании с широкими экспортными возможностями, с множеством квалифицированных и высокооплачиваемых рабочих мест, но этого за многие годы не случилось и это крупное упущение.
В этом плане восхищает государственный подход Сингапура. Город-государство с населением лишь в 5,8 млн человек, не имеющий своей нефти, построил нефтеперерабатывающий комплекс и на привозной нефти ежегодно реализует нефтепродуктов с высокой добавленной стоимостью на сумму от $73 до $107 млрд!
– Мы начали интервью с Нацфонда Казахстана, а что вы можете сказать о роли нефтяных фондов в тех странах, где успешно модернизированы экономики? Что меняется в их работе?
– В этих странах нефтяные фонды были регуляторами удешевления денег и в целом процесса формирования высоко конкурентной, модернизированной экономики. И теперь в этих странах люди материально больше начинают ощущать то, что они живут в государстве с богатыми природными ресурсами, поскольку нефтяным фондам приданы совершенно новые функции, связанные с прямой денежной поддержкой народа, и которые закреплены в их Конституции.
Это практика работы нефтяных фондов в штате Аляска. Это Конституциональный бюджетный резервный фонд и Перманентный фонд. Последний был учрежден в 1976 году по результату референдума о поправке к Конституции Аляски. Нефть у них определяется как собственность всех граждан штата. И их Конституция обязывает правительство обеспечивать от нефти максимальную пользу для всех.
Фонд, зарабатывая максимальные доходы, часть из них с 1982 года в размере 42% через дивиденды ежегодно в одинаковой сумме распределяет между гражданами штата Аляски. Например, выплаты в 2015 году составили максимальную сумму – $2072 на каждого гражданина. Как следствие таких решений, в Аляске происходит сокращение разрыва между богатыми и бедными. Там практически нет безработных, поскольку дивиденды хорошо способствуют развитию местной экономики. Что касается размеров фондов, то к концу 2016 года активы Перманентного фонда Аляски cоставили $55,2 млрд, а рыночная стоимость Конституционального бюджетного резервного фонда – $7,3 млрд.
А распределение доходов от нефти среди населения, например, в Норвегии несколько по-другому. Например, с 1995 года норвежские власти не направляют средства фонда на выплату гражданам дивидендов. Вместо этого усилена прямая социальная поддержка населения. В частности, нефтяные деньги используют на оплату восьминедельного ежегодного отпуска, предоставляемого всем работающим гражданам, больничных листов, субсидирование высоких по качеству и недорогих детских дошкольных учреждений, выплату государственной помощи матерям-одиночкам, финансирование бесплатного образования и т.д.
К числу таких решений следует отнести резолюцию политиков, закрепляющую нефтяные ресурсы как богатства, принадлежащие не только нынешнему, но и будущему поколению страны. И в этой связи норвежские власти придерживают количество добываемой нефти.
Безусловно, к числу исторических и ответственных решений перед будущим поколением относится и вердикт парламента этой страны в начале 1990‑х годов, закрепивший долю государства в любом месторождении норвежской нефти не ниже 51%.
В результате этих и других решений в нефтяном фонде Норвегии, который сейчас трансформирован в пенсионный фонд, к концу 2016 года были аккумулированы порядка $878 млрд при численности населения в 5,2 млн человек.
– А возможна ли такая прямая поддержка народа средствами Нацфонда у нас в Казахстане?
– Я думаю, что в ближайшие десятилетия – нет. Причины тому – высокая расходная нагрузка на Национальный фонд из-за разъедающей повсеместной неэффективности в экономике, включая бессрочную проблемность крупных частных банков. И все это осуществляется на фоне сокращения источников пополнения Нацфонда и низкой его прозрачности.
– Спасибо за интервью!
Сергей ЗЕЛЕПУХИН,
КазТАГ
