«Общественная позиция»
(проект «DAT» №5 (369) от 9 февраля 2017 г.
Документы Декабрьского восстания
ПОЯСНЕНИЯ бывшего первого секретаря ЦК ЛKCM Казахстана Серика Абдрахманова на вопросы Конституционного cуда РК
Я буду руководствоваться только моей гражданской совестью и искренностью оценок. Несмотря на все возможные и вероятные опасения так называемого подрыва репутации, т.к. я оставался и остаюсь самим собой и не собираюсь намеренно приукрасить что-либо в угоду чьим-либо интересам, в том числе своим собственным. Пользуясь предоставленной возможностью, я предпочитаю построить свои пояснения на основании тех фактов и явлений, личных впечатлений, которые закрепились в моем сознании. Что же касается оценки событий, самооценки, попытаюсь их дать в том объеме и с той глубиной, которую я мог иметь в то время, будучи первым секретарем ЦК ЛKCM Казахстана.
Разумеется, я не застрахован от возможных неточностей в характеристике того или иного события, к тому же я отсутствовал 17 декабря (был в Москве), но, повторяю, гарантирую искренность во всем и обо всем. В ответ на некоторые намеки о моих колебаниях в тот период, хочу заявить сразу: мои оценки, восприятия случившегося менялись в ходе самих декабрьских событий в диаметрально противоположных направлениях под воздействием происходящего. В отличие от сегодняшних ясновидцев.
Но хотелось бы, чтобы, главное, вывод был сделан с учетом того, что каждая сторона произошедшего требует беспристрастного и глубокого анализа. Ибо многое из того, что уже принадлежит истории, не может быть понято и правильно осмыслено категориями нынешней логики. А для этого надо глубоко понимать прошлое, что представляется весьма и весьма сложной задачей.
Если сегодня как-то можно восстановить увиденное и пережитое, то очень трудно, а порой и невозможно восстановить, что происходило за кулисами, авторов сценария, постановщиков, связать воедино в один сценарий произошедшее. После Алма-Аты кровавые спектакли прошли в Баку, Тбилиси, Прибалтике… еще во многих местах, и сегодня пылает огонь, льется кровь… Анонимный, стандартный сценарий.
Во многих местах сейчас идут демократические спектакли с активным участием старых актеров, но где каждый, отрекаясь от прошлого, норовит закрепить свой демократический образ. Это актеры трагикомического жанра, извивавшиеся вместе с линией партии.
Таковые у нас хотят сегодня сказать «правду» о декабре 1986 года, притом громко, надеясь быть услышанными и замеченными. Теперь же правда и о декабре у них другого цвета – «розового», ибо спрос на него теперь выше, чем на темные краски прошлого.
Моя же совесть чиста тем, что и тогда, 18 декабря, я вслух говорил о светлой и темной сторонах произошедшего, я и сегодня на этих позициях. Многое мне не было понятно тогда, как и непонятно сейчас.
Осмысливая сегодня те драматические дни декабря, я непрестанно задаю себе следующие вопросы: почему о жертвах событий начали говорить только в 1989–1990 годах? Кто же убил Спатаева, Савицкого и других? Кто все-таки 17 декабря сжигал машины? По чьей команде пошли в ход саперные лопаты?
Кто дал команду на жестокое избиение мирных демонстрантов? Кто сделал мишенью солдат и милиционеров в эти дни? Кто организовал это искусственное противопоставление народов?
Я видел организованные группы хулиганов-провокаторов. Их никто даже не пытался задержать. Кто они? Вся площадь снималась на видеопленку!
Об этом я еще говорил тогда, эти вопросы я публично задавал с 1990 года на сессиях Верховного Совета и продолжаю задавать их сейчас. Увы, ответа пока нет.
Если на эти вопросы ответит Конституционный суд, то, я думаю, будет на высоте исторической задачи. Мне же это представляется очень сложно.
Тогда я был первым секретарем ЦК ЛКСМ Казахстана, и в мои функции входило руководство деятельностью Бюро и координация деятельности областных комитетов комсомола, отвечал за действия республиканского комсомола и сфер, непосредственно связанных с ним. Как всем хорошо известно, комсомол был всегда «резервом партии» и занимал раз и навсегда отведенное ему место.
Теперь лично о себе, о том, как, что называется, испытывал я в эти дни на своей собственной шкуре.
16 декабря я участвовал в работе пленума ЦК Компартии Казахстана, избравшем Колбина первым секретарем ЦК КПК. Да, я проголосовал за Колбина, по при этом имел в виду, что в сложившейся обстановке другой реальной кандидатурой был бы не кто иной, как Камалиденов, что было намного хуже для республики, т.к. он славился своим пресловутым «конформизмом». И если бы мы получили его вместо Колбина, то я могу допустить, что мы могли одновременно получить гонения 50-х годов, прежде всего, на передовую казахскую интеллигенцию.
Но тем не менее, избрание Колбина по настоянию Центра, что явилось полным игнорированием мнения населения республики, разбудило людей от долгой «спячки». А это – главное достижение. Однако, к великому несчастью, из-за низкой политической культуры людей, чему есть масса объективных причин, это пробуждение было омыто людской же кровью.
В тот же день вечером я улетел в Москву на плановое заседание Бюро ЦК ВЛКСМ. О начале декабрьской демонстрации в Алма-Ате я узнал уже будучи в Москве. Вначале я в это не поверил. Только после двух-трех телефонных звонков из Алма-Аты я начал понимать, что там происходит что-то из ряда вон выходящее.
Вылетел в Алма-Ату вечером и прибыл в город около 7 часов утра 18 декабря. Сразу же по прибытии получил информацию, что 140 солдат и сотрудников милиции получили ранения, о работе ночного актива. Наблюдая за происходящим на улицах, я не мог поверить своим глазам – по ним шли толпы молодых людей. У многих были палки, прутья.
После всего этого увиденного и услышанного, официальная оценка событий мною была воспринята без колебаний. Незамедлительно направился к Колбину, который мне порекомендовал выступить в молодежных коллективах. Я выступил в КазПТИ и КазГУ с осуждением хулиганских действий молодежи. Привел статистику, имевшуюся в тот день в моем распоряжении (140 раненых солдат, 40 сожженных машин) и призвал студентов к проявлению благоразумия.
После обеда я был приглашен к Колбину. К тому времени на Новой площади уже собралось довольно большое количество молодых людей. Колбин порекомендовал мне пойти к ним. И примерно с 16.00–20.30 часов (начало разгона) я находился среди демонстрантов. (Это происходило на пересечении улиц Сатпаева и Фурманова).
Когда я представился собравшимся по мегафону из автомашины ГАИ, из толпы замахали руками, приглашая к себе. Когда приблизился, они подняли на свои плечи и понесли меня. Я не ожидал такого отношения.
Беседуя с ними как можно спокойно, я пытался их успокоить и убеждал, что нужно быть благоразумными и воздержаться от насилия и националистических выкриков. Отвечал на их многочисленные вопросы. Люди вокруг постоянно менялись, одни подходили, другие удалялись.
Вопросы были в основном одинакового содержания: «Почему первым секретарем избрали русского человека, а не казаха? Если избрали русского, то почему привезли человека со стороны? Разве нет ни одного достойного человека?». Говорили о жертвах в количестве 20–40 человек. Но среди демонстрантов были явные провокаторы, хулиганы, а также нетрезвые лица, возможно, и обкуренные.
Некоторые из них были с повязкой на лицах! Именно они выкрикивали самые грязные, провокационные лозунги, были моменты, когда они просто раскачивали толпу.
Я вступал с ними в открытый конфликт, пробовал снять повязки, называл их провокаторами, а они пытались направить толпу на меня. Я не скрывал того, что осуждаю хулиганские действия, проявления национализма. В толпе тогда я не заигрывал.
Примерно около 18.00 я договорился, чтобы демонстранты дали мне своих парламентариев (представителей) для переговоров с руководством республики. Определили 5-6 человек, среди них и взрослые, и женщины.
Я зашел к Колбину, предложил поговорить с ними. Присутствовавший Камалиденов сказал, что ни с кем говорить не надо. Но Колбин определил для беседы Мирошхина, Камалиденова. Беседа состоялась в здании трибуны. Демонстранты требовали ухода с поста Колбина и др. Но Мирошхин, Камалиденов категорически отвергали все, у них была какая-то уверенность, но не было переживаний.
Я безрезультатно вернулся в толпу с их представителями, продолжил свои уговоры, предупреждая о возможных провокациях. Я предчувствовал плохой конец. Около 20.30 часов организованная группа из 10-15 человек со стороны магазина «Океан» начала бросать камни, арматуру через головы демонстрантов на стоящих в оцеплении специально экипи-рованных солдат. Побросав, эта группа беспрепятственно бежала.
В это время солдаты одновременно с криками бросились разгонять толпу. Начали бить всех подряд. Перед моими глазами солдат ударил дубинкой девушку, я схватил за руку солдата, но толпа смяла. Никто не пытался даже догнать настоящих хулиганов.
Через некоторое время начали приводить задержанных. Кое-кого просто тащили волоком. И тут некоторые солдаты саперными лопатками начали избивать задержанных. Заводили за автобус и били ногами. Я и Никитин сдерживали солдат, доходило до прямых конфликтов, мата. Под впечатлением всего этого около 22.00 я позвонил по «кремлевке» из своего кабинета Мирошхину, у которого находился штаб по разгону демонстрантов, и информировал его о действиях солдат по избиению демонстрантов и наличии жертв со стороны демонстрантов.
На это Мирошхин просто обругал меня, назвав меня незрелым, непонимающим ситуации, напомнил о 140 раненых солдат и милиционеров.
Я настаивал на мерах по пресечению избиений молодежи. Он резко оборвал меня и потребовал предоставить имена жертв, дав на это сутки.
Через некоторое время начались вызовы меня, Никитина, Айтимовой к Мирошхину, Камалиденову, Мищенко с требованиями документального подтверждения к сказанному (жертвы, факты избиения).
Нами было организовано расследование и собраны объяснительные от пострадавших, в т.ч. ими оказались и работники ЦК комсомола. На основании этих документов и была написана записка от 20.12.1986 г. от Абдрахманова, Никитина, Айтимовой, Югринова. За сутки я не смог найти имена жертв, за что принес свои письменные извинения Мирошхину.
19.12.1986 г. ЦК КП Казахстана потребовал от нас мероприятий по совершенствованию интернационального воспитания. Бюро ЦК комсомола осудило проявление хулиганства, национализма со стороны молодежи, утвердило эти мероприятия.
Буквально 19 декабря повсеместно началась работа по критическому осмыслению происходящего. Проходили комсомольские собрания с осуждением членов ВЛКСМ, принимавших участие в демонстрациях. Заработал конвейер под партийным руководством, было исключено большое количество членов ВЛКСМ. К нам в ЦК начали поступать заявления о перегибах, необъективности при рассмотрении персональных дел. ЦК комсомола образовал комиссию по апелляциям, которую возглавил 2-й секретарь ЦК Никитин. В состав вошли ветераны партии и комсомола, в основном русской национальности. Ибо к другим доверия Москвы не было. Эта комиссия оправдала и помогла восстановиться в комсомол очень многим.
Сам я в конце января 1987 года выступил на собрании руководителей ВУЗов, техникумов (всего около 40 человек), где присутствовали Колбин, Камалиденов, Асылбаев. Я сказал следующее, обращаясь к Колбину: «Геннадий Васильевич, надо остановить ретивых интернационалистов, желающих количеством «сорванных голов» обеспечить свое благополучие, (далее неразборчиво). Эти слова в моей памяти, ибо отражали мою позицию после декабрьского периода.
Через несколько дней, в начале февраля 1987 года, меня пригласили в ЦК КПК, предложили уйти с поста I-го секретаря ЦК комсомола. Я написал заявление. Ушел на стройку.
Хочу сообщить еще об одном существенном моменте. Позиции Бюро и Секретариата ЦК ВЛКСМ. После ночного (18.12.86.) партактива стало ясно, что Камалиденов решил «крайним» сделать комсомол, Абдрахманова. На это у них были резкие аргументы, а именно: записка в адрес Бюро ЦК КПК о шовинистических воззрениях, высказываниях Мищенко Н.Ф. – зав. сектором ЦК КПСС от сентября 1984 года. За моей подписью, где я изложил суть конфликта с Мищенко по вопросам кадровой работы, национальной культуры, образования и др. С тех пор Мищенко и его сподручные, Камалиденов «охотились» на меня. В декабрьские дни, почувствовав, что я, через меня и комсомол, стали главной мишенью, я обратился к 1-му секретарю ЦК ВЛКСМ Мироненко В.И. о возможных субъективных выводах в отношении комсомола Казахстана и просил послать для лучшего понимания, произошедшего кого-то из ЦК ВЛКСМ.
После 20 декабря 1986 года в Алма-Ату приехал секретарь ЦК ВЛКСМ по идеологическим вопросам Пальцев Н.И., а позже зав. орготделом Остроушко Д. и другие работники ЦК ВЛКСМ. Их объективный подход и позиция, считаю, несколько смягчили удар по комсомолу, по участникам демонстрации.
Вот те основные моменты, оставшиеся в памяти и представляющие, на мой взгляд, интерес членов Высокого суда для осуществления исторического правосудия. В целом же моя позиция по декабрьским событиям отражена в тексте мемориальной доски, установленной на площади Республики, автором которого я являюсь: «На этой площади 17 декабря 1986 года состоялось демократическое волеизъявление против диктата командно-административной системы. Пусть память об этом событии зовет к сплочению народов и единству».
С. Абдрахманов
/подпись/
Публикацию в печать
в газетном формате подготовила
Жумабике ЖУНУСОВА