Амангали СУЛТАН
Наша справка: Амангали Султан родился 5 декабря 1936 года в ауле Талпын Акжайыкского района (ЗКО). После окончания Московского литературного института имени М.Горького, с 1961 года, работал в министерстве культуры, на отечественных телеканалах и радио. С 1975 года до ликвидации советской власти служил в президиуме Верховного Совета СССР. Является членом Союза писателей России. Ныне проживает в г. Москве. Пишет лирические стихи о родной земле, о своих современниках. Главная тема произведений поэта – судьба человека, его размышления о жизни, интересы и цели, молодость и любовь. Автор стихотворных сборников “Полдень” (“Талтүс”, 1961), “Степной простор” (“Кең дала”, 1977), “Водный простор” (“Айдын шалқар”, 1979), “Вестник лета” (“Жазғытұрым жаршысы”, 1984).
Накануне нового, 2012-го года в поселке городского типа Жанаозен, расположенном в прикаспийской части Казахстана, где добывается прежде всего нефть, приносящая львиную долю бюджетных доходов страны, на доселе чистом и ясном небе Мангистау зловеще прогрохотала гроза и заблистали молнии, высветив, что не все в порядке там, в западном уголке елбасинского рая, и это «черное золото» мгновенно превратилось в один день в черное горе десятков и сотен семей. Там рабочие — коренные жители получали за свой труд несоразмерно-несоизмеримо малую по сравнению с гастарбайтерами – иностранными рабочими, прибывшими из дальних и незнакомых окраин земли, не говоря о настоящих «хозяевах» этих богатейших природных ресурсов, плату, что в конце концов заставило их выйти на улицу с настоятельным призывом навести у них порядок по-справедливости.
Это показалось т.н. «лидеру нации» равносильным политическому шантажу или требованию к власти вообще и лично к нему — оказавшемуся с непривычным для него до сих пор уязвленным самолюбием, наслоенным на комплекс глубоко спрятанной собственной неполноценности. Мангистауцы беспрерывно и безрезультатно митинговали в течение безрадостных семи месяцев (!), требуя элементарной справедливости в оплате труда, и уже стрессируемость организма у них достигла предела. И тогда родная, казалось бы, полиция, как окончательно выяслись, берегущая не их, настоящих хозяев этого богатства, а стерегущая интересы совсем чужих им людей, вдруг однажды обрушилась со всей силой злости и ярости на своих сокровников – братьев и сестер из среды нефтяников.
В результате проведенной, скажем без увиливания, боевой операции против бастующищ рабочих погибло, по официальной статистике (которой, естественно, никто не верит), 16 человек, хотя по мнению народной молвы, в такие часы истины редко ошибающейся, это количество явно, почти пятикратно занижено, а раненых насчитывается не менее 400‑х. На взгляд правительственного комментатора это, конечно, всего лишь «лепет»…
После этого стоит ли так сильно сокрушаться количеству жертв при разгоне пусть и мирной себе, абсолютно безоружной толпы жанаозенцев (что молчаливо признается и противоположной стороной конфликта), выступивших открыто и публично, ратуя за справедливое распределение благ между всеми членами общества, а если более конкретно, то тех или иных рабочих коллективов, что было болезненно воспринято хозяевами положения, зараженными чувством безнаказанности и оттого – комплексом злокачественного величия, двух властных точек – местной администрации и астанинской Акорды. Они восприняли это как неподчинение их, руководителей-клептократов, приказу и неповиновение их воле, и в конечном счете решились на открытую авантюру – во что бы ни стало подавить этих обнищавших, но непослушных и архисмелых людей.
Но и это еще не все. После такой «взбучки», ответственность за которую власти искали лихорадочно, на кого свалить, то ли на некоего Мухтара Аблязова, то ли на каких-то зарубежных вражеских агентов, они в Жанаозене и в другом близлежащем ауле Шетпе начали повальный произвол и неприкрытое насилие в отношении мужчин, в том числе совсем молодых пацанов, и женщин, непричастных никоим образом к тому более чем уместному и справедливому трудовому конфликту.
О Жанаозенских событиях создан душераздирающе-правдивый, правдивее некуда – хроникально-документальный фильм, запрещенный к показу в стране, поскольку это там строго табуированная тема. Все другие, имевшие до этого место протестные акции людей труда в разных частях Казахстана, как-то пресекались, подавлялись. При том разными способами: угрозой ли лишения премий, урезания ли зарплаты, увольнения ли с работы, порой куда более строгими мерами наказания, вплоть до заведения уголовного дела, и все это делалось под благовидным предлогом, типа “ради спокойствия и стабильности” общества не давать никому повода к “расшатыванию” его устоев, и без того жалко-валко, лишь до поры до времени поддерживаемых-охраняемых всеми способами и средствами, как дозволенными, так и недозволенными. Жана Озен показал: терпение народа готово лопнуть! Вот почему власти так рассвирепели на этот раз – надо дать немедленный, конкретно-предметный и более чем чувствительный отпор обнаглевшим!
Люди ожидали с противной стороны все, что угодно, только не такого предательски обрушившегося на них града свинцовых пуль. И этот ад устроила родимая, а не пригнанная откуда-то со стороны, полиция, получившая соответствующий приказ, пустив «в расход» смело, без раздумья и без раскачки. После же окончательного подавления основной массы протестующих были осуждены на разные сроки тюремного заключения 13 человек.
Они, забастовщики (какая терминология в Казахстане и в ХХI веке?!), с дрожащим сердцем, стиснутым жалостью, тревогой, нет, не за себя, а за полуголодных домочадцев, замиравшим каждый день и, пока «хозяева», проявляя откровенное хамство и иезуитское издевательство, тянули с решением их злободневной и единственной проблемы – справедливого урегулирования трудового спора, который в основном сводился к повышению коэффициента оплаты труда местных рабочих, и пока ждали-надеялись все же на долгожданный положительный ответ, получили тут настоящий ад. Разумеется, подобное стало возможно в стране только потому, что она, страна, превращена в личную вотчину самозванца, что его грамотные, но не очень сознательные граждане – полицейские позволили себя втянуть в братоубийственную «разборку» ради спасения Его и его сообщников – настоящих виновников этой трудно поддающейся осмыслению трагедии, ужас которой способен исковеркать всякое человеческое воображение. Вместо того, чтобы попытаться мирно разрешить сложившуюся взрывоопасную ситуацию, с присущим ему самодержавно-деспотическим поведением спокойно-сумрачно следил он из Акорды за их действиями, также проявившими их гордую независимость и неподкупность, за перипетией этой вакханалии, пока она не прекратилась таким вот чудовищным образом как раз накануне Нового года, праздника, который так и не наступил для десятков молодых жанаозенцев.
Удивляться этому не стоит, ибо такое поведение присуще природе того преступного режима, который Назарбаев сам и создал, а возмущаться и требовать привлечения к безусловному ответу, заслуженному наказанию его и его подручных – дело будущего, удел беспристрастного суда, дело соотечественников-современников, дабы исключить малейшую возможность повторения подобного злодействия – второго «Жанаозена», если власть действительно хочет избежать еще пуще худшего – радикализации обстановки в стране в целом на подобной почве.
Однажды прогрохотавшая перед Новым годом, гроза на доселе чистом и ясном небе Мангистау, где добываемое «черное золото» обернулось черным горем для людей, высветила, что не все в порядке там, в назарбаевском раю. Так или иначе, бастовавшим нефтяникам была, думаю, выплачена какая-то компенсация, в денежном ли, материальном ли выражении, которая, однако, вряд ли сможет хоть в какой-либо степени покрыть ту безмерную, никогда не восполнимую утрату, понесенную оставшимися в живых. Но вместо нового счастья т.н. «лидер нации» и его зондеркоманда устроили нещадную массовую публичную казнь, не смущаясь – не останавливаясь перед ее характером и ценой, на глазах граждан всей Ойкумены, а не только Мангистауского края. Когда и кто их теперь утешит, избитых-искалеченных, чудом оставшихся в живых, но потерявших не просто своих кормильцев, а сынов, мужей, отцов, братьев? Кто теперь излечит эту их не отпускающе-ноющую, вечно незаживающую рану, которая всегда будет разрывать их душу, терзать дух и отуплять разум? Кто понесет за это наказание, и есть ли вообще в природе ответ, соразмерный злодеянию, случившемуся, нет, осознанно совершенному в человеческом обществе и в современном мире, когда найдется и найдется ли когда-нибудь целитель, уврачеватель этой кровоточащей раны, пока люди живы? 16 – это не просто холодная, безжизненно-беспристрастная цифра, арифметическое обозначение в полицейском отчете, это горе и страдания сотен и тысяч любивших их людей, которые связывали с ними свои надежды и мечты, для которых смерть каждого из них была равносильна обрушению целого мира, где потух белый свет, где остановилось движение души.
Но в целости и сохранности остался твой мир, господин т.н. «елбасы», не тронуты твои и твоих заплечных дел мастеров богатства. Ты продолжаешь процветать, принимая, наверное, у себя – в «Библиотеке» ли, в семье ли, немало гостей – как отечественных, так и зарубежных, оставаясь для них вполне рукопожатным, как ни в чем не бывало, вполне уважаемо-корректным, хлебосольным хозяином дастархана. И кто-то тогда заискивающе смотрит ему в рот, ожидая, когда разлепятся губы и какое он тогда произнесет слово, чтобы не ручейком, а потоком потекло в его страну «черное золото» из казахских недр, а кто-то жмет-трясет ему руку, забывая, что она, рука эта, не только измазана нефтью, не только обсыпана урановой пылью, но и обагрена невинной человеческой кровью.
А люди в этот день, еще до Нового года, должны были бы отмечать как раз еще одну дату, более чем знаменательную в истории – День независимости Казахстана. Ведь в этот день 16 декабря 1986 года началась новая, доселе немыслимая, летопись не только республики, а, пожалуй, всего тогдашнего Союза – восстание студенческой молодежи сначала алмаатинских, затем других вузов республики, оказавшееся в итоге как бы своеобразным бикфордовым шнуром к развалу самой большой по территории страны мира. Так что это была уже вторая жестокая расправа с гражданами Казахстана, в массе своей молодыми.
За тот первый кровавый вихрь трудно однозначно винить тебя, так как ты был тогда связан по рукам и ногам людьми из Кремля и полностью зависел от них (хотя в казахстанской же прессе порой проскальзывают намеки, даже твердые утверждения о том, что его втихаря, да так умело организовал именно ты). А вот ответственность за эту трагедию, случившуюся, повторяю, спустя четверть века после первой, за беспощадный, немотивированно жесточайший поступок, совершенный тобой, который напоминает и будет еще долго-долго напоминать массовое «избиение младенцев» в Иудее при царе Ироде, целиком и полностью лежит на совести, точнее – на уголовно-наказуемой ответственности твоей, т.е. одного-единственного человека, без ведома, согласия и одобрения которого в стране «ни одна мышь не прошмыгнет и ни одна муха не пролетит». При таком положении подобное исключается в жестко вертикализированной структуре власти, которую имеет любое авторитарно-тоталитарное государство. Тогда при казахстанском Ироде ни Калмухамет Касымов (министр МВД РК – ред.), никто другой никак не мог действовать самостоятельно, на свой риск и страх, тут ему повелел поступить так, как он поступил, другое, занимающее более высокий пост официальное лицо всея республики или суфлер, озвучивший волю или веление этого самого лица, чему подтверждение то, что человек, виновный по соответствующей статье УК любого государства, до сих пор, по прошествии восьми лет, не привлечен к суду, так как за ним стоит гора – Назарбаев, называющий «жанаозенского мясника», как окрестил министра внутренних дел народ, «самым опытным полицейским», «честным и порядочным человеком», ценным в проведении его сугубо репрессивной политики и нужным не более чем одна из кнопок или кукол в его руках. И такая вот аттестация, и подобное признание само по себе и подозрительно, и симптоматично, ибо оно говорит о его малодушии, когда он не то что не хочет, а элементарно боится саморазоблачения.
Так что ты, господин т.н. «лидер нации», скорее дождешься не приглашения из Стокгольма, где заседает комитет по Нобелевским премиям мира, на что тебя номинируют уже который раз хорошо прикормленные тобой типы и на что ты так долго надеешься, примеряя заветный значок к лацкану своего костюма, а вызова из Гааги, где также заседает авторитетный международный орган – Международный трибунал.
Есть полное основание для заключения, что эксцессы, имевшие место по вине законно вооруженных людей, т.е. полицейских сил, приведшие сначала к ранению и гибели бастующих, затем прокуроров и судей, жестоко наказавших всех подвернувшихся под руку людей, подогнав под одну гребенку, родственников, друзей, товарищей и просто знакомых тех несчастных, были санкционированы Акордой. Люди имеют право на свою интерпретацию тех несмываемо-позорных событий спустя не то что по сути несколько лет, как сейчас, а сколько угодно времени, ибо не было и не должно быть никогда в стране даже тени такого позорного произвола, которому нет никакого оправдания, и только жаль, что теперешняя ее власть напрасно пытается зарекомендовать себя перед честным миром внятно-вменяемой.
У меня нет и не могло быть ни малейшей личной обиды к тебе, господин т.н. «елбасы», ни к этому, так рьяно и с сомнительной честностью опекаемому тобой, генералу Касымову. Мне обидно за мою родную державу, которой сейчас на самом деле руководишь ты, где тобой опекаемые люди совершают дурные, позорные, законом караемые поступки, за моих соплеменников-сокровников, которые терпят от вас такое несносное руководство, становящееся с каждым разом разудалее и бесшабашнее, самонадеяннее, тогда как они, бедолаги, мыкаются-мучаются, особенно ближе к старости, по нисходящей жизненной стезе, и без того недолгой, таща на сутулой спине свой скудный скарб, пропитанный тоской и горечью. Твой же песьеглавый генерал, несмотря на наличие доказательной базы его преступления, преспокойно продолжает работать по сей день на высоком посту, будучи защищенным не под сенью закона, а под тенью своего рода современного Ирода или покорителя восставших декабристов в Санкт-Петербурге почти два века назад, царя Николая І‑го, которого Герцен называл, напоминаю, «высочайшим фельфебелем». Если это не так, если ты тоже не такой фельфебель, господин т.н. «лидер нации», тогда вовсе ни к чему тебе этот громкий, но не стоящий выеденного яйца, титул, человеку, не отвечающему своему конституционному статусу, положению, коль перепоручил и передоверил своему подчиненному дело, пустив дело, как говорится, на самотек. А у казахов на этот счет есть поговорка: «бассыз үйдің иті осырақ» – «в доме без хозяина пес – бедокур». Такие расплодившиеся в Казахстане при твоем правлении все псы – злостные нарушители закона, прав человека, не говоря о людях, совершавших в отношении граждан конкретные уголовно наказуемые действия, должны понимать и помнить, что им нечего полагаться и впредь на заступничество главного сырттана и, надеюсь, им за свои преступления в прошлом, не имеющие срока давности, придется ответить в обозримом будущем, ибо где пало семя зла, там созреет кара. Моим словам вторит и аксакал Абдильдин, он, конечно, более сдержан, но бьет в цель точно: «Сегодня на первый план выходит расстрел людей, кто дал команду открыть огонь на поражение по живым мишеням? Здесь нет основания списывать на третью силу извне, эта сила внутри самого режима».
Одним словом, это была не аномальная случайность, приведшая к трагедии, а закономерный результат, к которому вела вражда, злость, обида, ненависть из-за поведения т.н. «елбасы» по отношению к собственным гражданам, ведь “Не нужно там оружие, где есть мудрые законы” (Пифагор). Пока не дождались варианта «Жанаозен‑2», необходимо расставить все точки над темной страшной историей первого, чтобы не зависеть впредь от ошибок, каприза, даже шального случая. Такой суровый опыт жертв может повториться, неважно, там ли снова или в другом месте, если работодатели, за реальными действиями которых не будет установлен жесткий государственный контроль, будут продолжать рассматривать людскую массу в качестве instrumentum vokale – рабочей скотины, как это случилось при твоем, если не попустительстве, то, во всяком случае, безразличии к тому беззаконию, которое творилось тогда в Жанаозене и Шетпе. И вряд ли найдется человек, который мог бы спокойно и бесстрастно наблюдать подобные дикости в ХХІ веке в Казахстане без сочувствия и милосердия к потерпевшим, к какой бы стороне кровавого конфликта они ни относились, лишь с холодной логикой разума, но и она не дает основания для смягчения вины властьпредержащих.
PS. Что ж, время – неподкупный и беспощадный судья делам людским, но не надо их упрощать, утверждая, что оно лечит, может и лечит, но никогда не излечимы боль и страдания потерявших своих родных, неповторимых, которых никто и ничто не воскресит и не вернет их назад, к родному очагу, тепло пепла которого остывает не быстро, иногда – никогда. Как тут не вспомнить и не повторить горестные слова, сказанные французским писателем-моралистом XYII века Ж. де Лабрюйером: «Перед лицом иных несчастий как-то стыдно быть счастливым». Я знаю, кому не стыдно. Тому, кто считает себя постояльцем звездного сонмища человеческого рода всех времен, почитая себя великим по мере своей “тени, бываемой при восхождении и захождении солнца”, как остроумно заметил тот же «пифический вещатель», богоподобный древний эллин, ибо он, Назарбаев, имея сердце вместо участливо-стыдливого закостенело-черствое, как не мог умилосердиться тогда (со снятием всякой этико-гуманистической проблематики с ним, т.е. т.н. елбасы, превратившим Казахстан в свой клановый Клондайк), так нет и до сих пор уверенности, что при возможном повторении подобного случая при своем правлении поступит иначе.
Говорят, что Диккенс плакал над страницами своей рукописи, Флобер стонал от боли, а Гоголь хохотал, а я вот, тоже будучи в некотором роде из их клана, не знаю, право, в каком состоянии нахожусь, корпя над этой писаниной, но сдается мне, что испытываю все эти три состояния, разумеется, попеременно…
Москва – Алматы – Москва
