«Общественная позиция»
(проект «DAT» №37 (354) от 13 октября 2016 г.
Мелочи жизни
Вот считается, что «баран» – оскорбительное слово. Обзывательство. Говорят – тупой, как баран. «Упертый, как баран». «Вылупился, как баран…».
В современном молодежном сленге прижилось слово «овца». По смыслу – то же самое, но уже по отношению к женскому полу.
У казахов с баранами и овцами так же мало приятных ассоциаций. «Семіздікті қой ғана көтередi». Так говорят, когда имеют в виду лишний жирок. Вольный перевод: «Жирдяйство к лицу только барану». Аналог в русском языке – «Сытый голодного не разумеет». Это про нынешних мажоров, чьи мозги заплыли бараньим жиром.
Про покладистость и чрезмерную скромность говорят: «Қойдан жуас». То есть безмолвный, бессловесный, в смысле – бесхарактерный. Мямля. «Мякиш для беззубых» (М. Горький).
Словом, всё, что связано с бараном, непритягательно и малосимпатично. Между тем есть у меня в заначке одна история, которая будет особенно близка тем, у кого в прошлом аульное детство. Считайте, что история эта – голос в защиту тех самых безмолвных, бесхарактерных и излишне покладистых.
Ну, во-первых, надо признать, бараны – народ дисциплинированный. По одному не ходят. Кучкуются. Пасутся строго в коллективе. Стадо баранов – мечта правителя.
Главная черта стада – кротость. Безропотность. В толпе легче затеряться. Даже если ты и подашь голос – тебя не услышат.
Баран-одиночка – нонсенс.
И еще. Никто не знает – сколько живет баран. Потому что бараны от старости не умирают.
Вот собаки, скажем, живут в среднем двенадцать-пятнадцать лет. Лошади – двадцать пять. Ну, тридцать максимум. Слон может протянуть пятьдесят. Иногда – шестьдесят…
А вот сколько живет баран – неизвестно. Даже сами казахи не знают. Ибо судьба его изначально определена. Ни один баран не умер еще своей смертью. Так что много разных несправедливостей связано с ним – с несчастным бараном. А между тем кочевники, как никто другой, должны быть благодарны именно ему – барану. Поскольку именно он – баран – взял на себя главную нагрузку, связанную с выживанием в этой голой степи. И сколько уже веков обеспечивает это самое выживание…
Поэтому состояние человека считали не в собаках и не в кошках. Считали в баранах. Говорили: «Қойың болмаса, байлықта ойың болмасын» («Не стоит думать о богатстве, если у тебя нет овец»).
До сих пор баран – твердая валюта в проведении торговых операций. И не только в провинции.
Естественно, за многие годы совместного сосуществования мы многое узнали друг о друге.
Например, мы, люди, различаем баранов не только по возрастам и породам.
Вот, например, новорожденный баран – қозы, шестимесячный – тоқты, годовалый – ісек қой, двухлетний – құнан қой, трехлетний – дөнен қой, кастрированный – азбан, племенной баран – қошқар…
Все это я говорю без балдежа. Правда, с легкой иронией, но без фиги в кармане.
Так вот – вернемся к нашим баранам.
Я – о Кошкаре. О моем славном старом дружбане детства, которого я уже точно не забуду никогда.
Окот у овец обычно происходит в феврале-марте. К этому времени в аулах готовят небольшие загородки в сараях. Утепляют их, потому что новорожденные ягнята могут замерзнуть в общем стойле.
Кто-то мастерит ясли-сад дома. У печки. Вот и у нас, помнится, отец загодя сколачивал из тонких штакетин невысокий загончик с мягкой подстилкой и складывал новорожденных туда. Довольно скоро в садик набивался шумливый и беспокойный табор. Днем их относили к мамкам на завтраки-обеды, а на ночь оставляли дома.
Однажды наша самая старая и заслуженная овца принесла двойню. Первый ягненок родился мертвым, а второго она почему-то отказалась кормить. Так и бродила безутешно по сараю, помешавшись от горя. А тот тыкался в мамку, жалобно просил. Бесполезно. Мамаша нагнется к нему, принюхается – и дальше круги наматывать. Видимо, что-то у ней там, в материнском сердце, оборвалось…
Короче, ягненок был обречен. И тогда я забрал его себе. В буквальном смысле – заменил ему мать.
Первым делом я сделал что-то вроде детской смеси: смешал манку с молоком и натянул на бутылку соску. Ягненок не сразу сообразил, что к чему, но голод не тетка. Постепенно привык. А потом и вовсе втянулся. Увидит бутылку – бежит!
Теперь распорядок дня у меня кардинально изменился. Теперь у меня все строилось по графику.
Рано утром в шесть я вставал, готовил смесь и кормил ягненка. Потом завтракал сам и уходил в школу. В первый класс. В школе я неожиданно для себя открыл, что все мои думы занимает ягненок. Я беспокоился: что он там делает? Что ест, как спит и вообще – не забодал ли его кто-нибудь из воинственных соседей?
Из школы я со всех ног бежал домой.
Наступал обед. После обеда – небольшая прогулка по дому. Потом – тихий час. Он любил, когда я чесал его за ухом. Так он легче засыпал.
Ну и вечером, как положено, ужин. После ужина – игры. После игр – сон.
Естественно, через какое-то время между нами образовалась, можно сказать, родственная, если не сказать – кровная связь.
Ягненку нужно было имя. Не жить же ему безымянным. Долго думать на эту тему не пришлось, и ягненка я назвал Кошкаром. То есть – буквально. Чего мудрствовать?
Кошкар рос довольно смышленым малым. Имя свое он запомнил и легко на него отзывался. Как круглому сироте, ему делались послабления. Только ему было позволено покидать загончик, и он мог гулять по дому. Я помню, как цокали его копытца в дальних комнатах, где он исследовал закоулки. Любопытный был, скажу я вам. Вечно что-то выискивал, исследовал. Потом приходил и ложился у ног, пока я делал домашние задания. Так и засыпал. Теплый. Кучерявый. И шерсть на нем была белой, как только что выпавший снег. И мягкой. Глаза черные, цыганские. Вместо носа – пуговица. Одним словом, мультфильм. Живая игрушка.
Наступила весна. Скот весь собрали в колхозное стадо и погнали в горы. Кошкара я оставил при себе. Все равно мать от него отказалась. Так он и остался жить у нас в доме.
Время мы с ним не теряли. Я взялся за его образование.
В каком смысле образование? Я стал делать из него собаку.
Довольно быстро он освоил команду «лежать!». Еще пару месяцев мы потратили на «сидеть!», «апорт!» и «голос!». По команде он и ложился, и садился, и палку приносил, и голос подавал.
Тяжело нам дался «фас!».
Кусаться он, естественно, не мог, а бодаться еще не умел. Путем долгих и напряженных тренировок Кошкар наконец допер, чего от него хотят.
Вначале бодал меня. Потом – того, на кого покажу. Выглядело забавно.
Услышав команду «фас!», Кошкар замирал, как-то странно клонил голову на бок, потом делал несколько шагов назад – и с разбегу втыкался безрогим лбом.
Ростом он был чуть выше моих колен. Поэтому поначалу всех это умиляло. Через какое-то время, когда Кошкар набрал вес, эта милая забава перестала быть веселой. Но об этом позже.
А пока Кошкар жил дома, пасся в саду, ходил за мной по пятам, как преданный пес и вполне себе рос в атмосфере всеобщего приятия.
Когда Кошкар вступил в возраст токты – тинейджер по-нашему, – он стал ходить со мной на колонку за водой. Иной раз сопровождал в поселковый магазин. Пока я покупал хлеб, он оставался ждать у входа.
Еще через какое-то время он стал завсегдатаем наших мальчишеских посиделок. Устраивался где-нибудь рядышком и молча слушал нашу болтовню.
Пристрастился ходить на футбол. Мы рубились, а он пощипывал травку. Благо поляна футбольная была у самого подножия гор. А там травы разной пахучей – немерено. Пасись – не хочу.
Все к нему давно привыкли и ничего особенного в этом не видели. Ну, Кошкар и Кошкар.
Кстати, чуть не забыл.
Дома Кошкар вел себя совсем по-собачьи. Например, не пускал никого из чужих во двор. Соседи, привыкшие по-аульному без спроса вваливаться в дом, быстро усвоили новые правила и после нескольких «нежданчиков» от Кошкара предпочитали стучаться в ворота. Или звать хозяев из-за забора.
Но все равно случались казусы.
Помнится, заглянул к нам как-то чабан. Ильяс-ага. Он всегда так делал. Спускался раз в месяц с гор и ходил по дворам, собирая плату за скот. Зашел и к нам. А мы с пацанами сидели на крыше соседского сарая. Ели урюк.
И вот смотрим – заходит к нам во двор Ильяс-ага. Степенный такой невозмутимый аксакал. Фронтовик. В пыльных сапогах, с плеткой в руке. В выцветшей на солнце шляпе. Он еще слегка прихрамывал после ранения.
Коня он привязал к забору и без спросу вошел во двор. И кричит:
– Каримжан! Каримжан!
Папку моего, значит, зовет.
Кошкар, давно уже приучивший всех к новым порядкам, поначалу даже опешил от такой наглости. Привстал и принял выжидающую позу. Мы затаили дыхание. Смотрим – что дальше будет.
Ильяс-ага, ни сном, ни духом, подошел к окну и легонечко так постучал. Кошкар не спеша приблизился к пришельцу и предупредительно потерся о ногу. Старику бы насторожиться. Но с другой стороны – что для чабана баран? Он взял да и оттолкнул Кошкара. Да еще и стеганул плеткой: отстань, мол, опупел, что ли?!
Это было ошибкой. Непростительной ошибкой. Особенно плетка. Не надо было плеткой… Но чего уж теперь. Ильяс-ага отвернулся от Кошкара и, ничего не подозревая, направился к двери. Что там происходит за спиной, Ильяс-ага не видел. И видеть, естественно, не мог. А там…
Кошкар, вконец обалдевший от такого хамства, отошел на максимально допустимое количество шагов назад, прицелился – и на полном ходу, со всей своей бараньей дури, долбанул старого фронтовика аккурат чуть пониже спины. А, надо сказать, пару дней назад мы выстлали во дворе свежий асфальт…
Как он летел, бедолага, этот Ильяс-ага. Сколько он пропахал носом по свежевыстеленному асфальту! Мы потом считали – одиннадцать шагов!
Сказать, что он не ожидал ничего подобного, значит ничего не сказать. Он не мог даже мысли такой допустить!
Что-о-о?! Баран?! Чабана?! Фронтовика?!
В общем, шляпа полетела в одну сторону, плетка – в другую. Сам Ильяс-ага – ласточкой по асфальту.
С перепугу он перешел вдруг на русский! Видимо, в самом дальнем углу его чабанского мозга мысль отказывалась верить, что казахский баран может поднять руку, то есть рога, – на казахского же чабана. Так мог поступить только невоспитанный баран. Баран, который не чтит устоев. Не уважает традиции.
Короче, Ильяс-ага заорал дурным голосом и задрыгал ногами:
– Дуракпысың?! Ей, дуракпысың?!
А Кошкар не обращал внимания. Он выцеливал и всё наскакивал, норовя достать в лоб.
На шум и крики сбежались соседи.
Впрочем, вмешиваться никто не торопился. Все уже прошли подобное. Лишь давали советы, оставаясь за забором.
– Ляг и замри! – предлагал Каиржан. – Притворись мертвым!
– Беги в сарай! – кричали другие.
– Залезь на лестницу!
– Ползи в сад!
Неизвестно, чем бы все закончилось, не подай я команды с крыши соседского сарая:
– Кошкар! Фу!
Кошкар замер как вкопанный, потом нехотя отошел в сторонку и лег. Довольный. Отмщенный. Величавый. Я им гордился.
Чабан, для которого законы мироздания в один миг претерпели кардинальные изменения, бросился вон.
Вот такое вот приключилось.
Между тем время шло. Я переходил из класса в класс. Кошкар тоже рос. Мужал. Матерел. Весил он уже неприличные для барана шестьдесят с лишним кило. Ходил вразвалку. Вышагивал, как боцман по палубе. Стал ленив, задумчив. Потерял интерес к долгим прогулкам. Даже на футбол перестал ходить. Все больше оставался дома. Валялся в саду и жевал свою бесконечную жвачку. Так он окончательно превратился в «агашку» с тяжелой поступью, с рогами в три винта и взглядом исподлобья. Играть с ним уже никто не пытался. Шутить – тем более.
Но мы по-прежнему оставались с ним «своими пацанами». Бывало, я выносил в сад корпешки, и мы любили поваляться на них вдвоем. В тени яблонь и слив.
Я читал книжки. Вслух. Он лежал рядом. Так и засыпали.
И вот приехал из армии брат. Отслужил.
Как и положено, должны были закатить той. Меня почему-то отправили в город. К родне. На пару дней. А когда я приехал, то Кошкара не нашел.
– В стадо отдали, – буркнул отец.
Я удивился. Кошкар никогда не ходил в стаде. Он бы не смог. Он вообще не понимал – как можно ходить в стаде? Да и зачем его отдавать? Скоро зима.
А через пару дней я наткнулся на шкуру. Она висела в сарае. Я подошел ближе и потрогал ее.
Эти завитки я бы узнал наощупь и с закрытыми глазами…
Так я впервые в жизни столкнулся со смертью…
Помнится, долго еще сидел в сарае. Под сохнущей шкурой. И никто в окружающем меня мире не слышал и не видел моих слез.
А кто бы меня понял? Кто бы услышал? Кто бы пожалел? Подумаешь – баран? Обыкновенный баран. На то он и баран.
А я вам вот что скажу.
Бараны – они, знаете ли, бывают разные. Впрочем, как и люди…
Ермек ТУРСУНОВ